– А меч? Меча вы не видели? Смотрели как следует?
– Да неужто я княжеский «корляг» не узнаю! – рассердился на дотошного отрока Трюггве. – Слепой я, что ли? Да и был бы слепой – на ощупь нашел бы!
– Может, в снег затоптали? – сказал Улеб.
Улеб, Игмор, Вальга – старший сын Асмунда, другие отроки из боярских русских семей – ровесники Святослава, составляли его ближнюю дружину, учились вместе с ним и теперь вместе пошли в свой первый поход. Но телохранителей ему Асмунд выбрал из зрелых мужей, и как основную свою силу Святослав получил те два сохранившихся от Ингваровой ближней дружины десятка.
– Ну так идите ищите! – приказал Святослав. – Пока не стемнело, пошарьте там в снегу! Гривну золотую тому, кто найдет мне этот меч!
* * *
Ветляна без устали ходила по толпе нового полона, разнося в двух кринках воду. Киевские отроки привозили на санях две бочки от ручья, где жители Искоростеня в обычное время брали воду, а отроки и девицы княгининого полона поили измученную толпу. Их всех вывели на эту работу, таль и челядь, едва закончилось сражение и плененным деревским ратникам связали руки. Взяли всю посуду, какую нашли: ведра, кринки, горшки всех видов, берестяные туеса, корцы, братины.
Никогда раньше Ветляна не бывала в Искоростене. И вот когда ей привелось его увидеть – когда стольный город рода деревского перестал существовать. Не в белом свете, а где-то в Закрадье стоял он теперь, близ Огненной реки, где берега – прах и пепел погребальных костров всех минувших поколений.
Из-за первой струйки как огонь сечет,
Из-за другой же струйки искра сыплется,
Из-за третьей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью…
– вспоминались дедовы сказания.
С вершины горы, где остатки обгорелого частокола напоминали почерневшие, обломанные зубы мертвого чудовища, веяло жаром и гарью. В воздухе еще кружился пепел, садился на волосы, на лицо, на одежду. Желто-бурые склоны скалы почернели от копоти и угля. И везде валялись тела – на склонах под валом городища, на берегах ручья и рва, у моста, перед первыми дворами предградья. Много было задавленных, затоптанных. На льду бесчисленные лужи крови, уже замерзшие, особенно бросались в глаза. В памяти неотвязно мелькали строки – «а что есть людей, все мертвы лежат»… Вот как это бывает… Ветляна дрожала, ощущая себя в страшном сказании. Хотя пора уже было бы привыкнуть… Она успела этой зимой повидать немало жертв «наглой смертушки»: когда привезли с той стравы тело отца и еще троих родичей… когда у нее на глазах погиб от стрелы Рагоза… трупы под тынами в тех весях, что она проезжала в обозе княгини киевской… Но теперь их было слишком много. Сотни. А казалось – тысячи.
Столько людей – живых и мертвых, – сколько Ветляна здесь видела, никак не могло поместиться в Искоростене, хоть он и больше Малина, больше любого другого города в земле Деревской. Казалось, все племя древлян собралось здесь, чтобы умереть, пропасть, очутиться в полоне. Боль, страдание, отчаяние таким плотным облаком висели меж двух ручьев под скалой, что Ветляна будто раздвигала его своим телом, расхаживая от бочек к толпе пленников и обратно. Это облако дышало жаркой гарью, вонью распоротых человеческих тел, так что к горлу то и дело подступала тошнота. Казалось, сам воздух здесь может убить.
Но Ветляна крепилась и даже покрикивала на Ласутку с Зоркой, чтобы не ныли, а делали свое дело. Новым пленникам было куда хуже, чем им. Они даже не плакали – морозец сушил следы слез на осунувшихся бледных лицах. Женщины сидели отупевшие, мертвой хваткой прижимая к себе чумазых детей. Русы развели для них костры, чтобы не померзли, но пока их не кормили, еще не решив, что с пленными делать.
Мужчин и отроков кияне держали отдельно, и им всем связали руки, так что приходилось подносить кринку к самим их ртам. Проходя между ними, Ветляна все вглядывалась в лица. Может, где-то здесь Истиша – старший брат, что ушел в княжью рать? Или тот парень… Берест, Коняев сын? Ветляна содрогалась, представляя, что вот сейчас, когда они оба в полоне, вновь увидит своего бывшего нареченного. Впервые сможет к нему подойти… Она видела его только один раз – в предзимье, когда он приезжал в Здоровичи поведать о своей беде, а потом уехал на стрыевой Рыбке, увозя Ингорев меч. Видно, проклят оказался тот меч, заговорен. Не принес Деревам ни силы, ни удачи в сражении. Но лицо Береста – с высоким лбом, скуластое, с немного вздернутым носом, приглядное, но угрюмое – хорошо запомнилось Ветляне. Так и стояло перед глазами. Она непременно узнает его – уж с того дня он не повеселел. Узнает… скажет: это я, невеста твоя… А он ответит: Марена теперь моя невеста, сырая земля да чужая сторона… Ветляна совсем его не знала, но, как всякая просватанная, так много думала о женихе, что теперь он казался знакомым и близким. И она с трепетом вглядывалась в каждое безбородое лицо, ожидая увидеть знакомые черты. С особым страхом осматривала раненых…
Ранены были многие – мало что не все. Никто не запрещал их перевязывать, но для этого приходилось отрывать полосы от собственных сорочек. Если ратник с тяжелой раной стонал и мучился, то подходили отроки-кияне, осматривали, обсуждали: может выжить или нет? Если решали, что нет, то оттаскивали вниз, на лед ручья, и там под берегом кончали: быстрой уверенной рукой наносили удар длинным боевым ножом под дых. К тому месту, где спускались, уже образовалась борозда от волочимых тел, политая кровью ран… Вот так выглядит путь на тот свет, всякий раз думала Ветляна, проходя мимо.
Один раз, подойдя наполнить кринки, она обнаружила возле бочки Люта Свенельдича. Тот, как и все, выглядел усталым после бессонной ночи, с кругами под глазами, но держался бодро.
– Расспрашивайте у них, кого поите, кто какого рода, – приказывал он челядинами. – Если есть кто роду боярского, скажите мне. Пусть не боятся – им на пользу пойдет.
Не все из пленников могли вести разумную беседу, но кое-кого найти удалось: в Искоростень собрались многие из жившей окрест деревской знати. По большей части жены и дети боярских родов – мужчин их почти не осталось в живых. Таких отделяли от всех и отводили в ближние избы предградья, где содержались пленники-тали. Даже кормили.
Этих дел хватило на весь остаток дня. Но рядом с трупом города было почти невозможно дышать, и князь с княгиней не собирались здесь оставаться даже до утра. Вечерело, когда огромное киевское войско, ведя с собой полтысячи пленных, тронулось по Малинской дороге назад. Предслава с двумя укутанными в плащи гридей детьми сидела на возу, Эльга и Соколина ехали верхом возле нее.
По лесным тропам без устали пробирались все дальше те из беженцев, кто сумел ускользнуть от русов. Все, что оставалось возле Искоростеня живого, из станов победителей и побежденных, стремилось уйти как можно дальше от этого жуткого места, проклятого навек.
А едва опустится тьма, им на смену придут волки…
* * *
Русы ушли еще до темноты. Полон забрали почти весь – всех, кто может работать и годен в челядь, пусть даже много за него не дадут. Ходячих раненых увели, неходячих зарубили на месте. Стариков тоже. Тела лежали на берегах ручья и в предградье, густо, как кочки на болоте. Берест уже видел подобное. И не раз. Но старался не смотреть в застывшие лица, оледеневшие глаза, оскаленные в последнем вдохе зубы. В каждом из этих лиц теперь была Марена, а когда она смотрит на тебя сотнями мертвых глаз, то выпивает жизнь даже из здорового молодого тела.
