– Ждите, я с мудрой чадью посоветуюсь и дам ответ! – крикнул Будерад.
– А еще Святослав приказал: не будет уговору до полудня – в полдень велено город твой брать в осаду.
– Надо идти, – Будерад оглянулся на своих старцев. – Узнаем, чего хотят. Может, Святослав навоевался уже, малую дань возьмет…
– Какую малую дань! – возмутился Коловей. – Ты что, за стенами сидя, сдаваться думаешь? Биться будем! У тебя можно дружины собрать человек сорок, да нас три сотни – отобьемся. Разобьем русов, еще добычу у них возьмем.
– Там Святославов стрый, Ингорев младший брат, и Свенельдов сын, – добавил Далята, видевший Хакона в Искоростене минувшим летом. – Если их разобьем – добыча будет знатная. А со Свенельдичем за отца моего я посчитаюсь. Как сойдемся на поле – он мой, слышали все?
Он обвел старцев и ратников вызывающим взглядом, но прав его никто и не думал оспаривать. Только Берест прикусил губу: у него был к Люту Свенельдичу свой разговор, но не спорить же с Далятой перед чужими?
Все сошли с заборола и остановились на площади, где в обозначенные дни зимой и летом бывал торг и где порой предлагали свои товары проезжающие с Волыни или из угорских земель гости. Вокруг столпились большаки туровецких семей, с тревогой глядя на своего князя и ожидая, не прикажет ли он им исполчаться. Чем это грозит – все уже знали по рассказам беглецов с Ужа.
– Куда на поле? – заговорили туровчане. – Вы, удалые! Вы уж ходили на поле – из двух тысяч вас три сотни уцелело, да и те порубленные!
– Здесь не вся рать киевская! – убеждал их Коловей. – Их три сотни! Только нас три сотни, а мы уж в бранях бывали, нас теперь ничем не запугать! Если и вы не сробеете, поддержите – разобьем русь!
– Эту, допустим, разобьем. А если и прочие, со Святославом вместе, где-то рядом? Они же придут, если своих не дождутся.
– Не видели войска, а уже дрожите! Зайцы пуганые!
– Делать нечего – надо идти говорить, – вздохнул Будерад. – Не выдайте, чуры мои родные, смилуйтесь, боги!
– Я с тобой пойду! – решил Коловей. – Послушаю тоже…
– Да ты куда? – всполошился Будерад. – Увидят тебя, поймут, что вы от Искоростеня сюда явились… не дадут нам мира!
– И что? – Коловей с вызовом глянул на него. – И узнают! Я и не скрываюсь! Я за мою землю честно бился, за род мой, за князя моего…
Он запнулся. Будерад тоже не знал, что среди прочих раненых к нему был привезен князь Володислав и теперь лежит в Найденовой избе. Сейчас Коловей оценил, как верно сделал, решившись это скрыть. По лицу Будерада ясно было видно: сражаться ему вовсе не хочется. А человек напуганный на любую подлость способен.
– Пусть кияне знают, – твердо закончил Коловей. – Здесь не бабы засели, не робята робкие, а ратники, в боях испытанные, раны принимавшие и сердцем стойкие. А то привыкли они примучивать весняков, думают, на них и управы нет.
Будерад явно предпочел бы обойтись без таких спутников, но не решился возражать. И Коловей, и его отроки не расставались с топорами; привыкли к ним за месяцы войны и неуютно себя чувствовали в чужом месте без оружия. У Коловея в Туровце была целая сотня тех ратников, о которых он говорил, и он не особо-то нуждался в согласии хозяина. «Буду ему перечить – и меня зарубит, удалой такой!» – мелькнуло в мыслях Будерада, уже жалевшего, что принял к себе беглецов.
Шли бы дальше, куда сами знают! А то принимаешь их, покон гостеприимства исполняя, а с ними Лихо злое на плечах в дом въезжает…
Русы тем временем развели вдоль луговины костры и расположились греться в ожидании.
Еще до полудня ворота Туровца раскрылись. На увоз сошли сразу две ватаги: в одной Будерад возглавлял пятерых туровецких старцев, а за ними шел Коловей с тремя отроками: Берестом, Медведем и Далятой Величаровичем. У этих четверых было оружие, у Будерада и его людей – нет.
Завидев, как они идут по земляной перемычке вала, русы в своем стане у опушки оживились. Двое – один в синем плаще, другой в красном – поднялись в седла и поехали навстречу. Каждого сопровождало по пять оружников. Оба вождя были в шлемах, в бронях поверх теплых кафтанов, у каждого на плече под плащом висел меч; золоченые рукояти даже издали сверкали на солнце. Коловей и его люди – в простой грязноватой одежде, иные с повязками на ранах, с вызовом в глазах и угрюмостью на лицах – казались перед ними стаей волков. Быстро разглядев их, Лют мигнул Хакону: обоим уже стало ясно, кто перед ними. Кое-кого Лют знал и в лицо. Они не ожидали наткнуться здесь на остатки разбитого войска Володислава, рассчитывая иметь дело только со случанами. Но и те ведь не ждали, что им придется вновь повстречать русов уже нынешней зимой.
Посреди поля русы и древляне сошлись. Хакон и Лют неспешно покинули седла, оставили коней отрокам и приблизились шага на три.
– Будь жив, Будерад! – первым начал Лют. – Вот перед тобою Акун, Улебов сын, князя нашего Святослава стрый. Прислал нас Святослав, чтобы волю его тебе передать.
– Здоровья и вам! – Будерад кивнул с горделивым видом. – А ты, Свенельдич, вот как живо вверх махнул: на отца место в бояре вышел!
– У меня есть старший брат – он нашему роду голова, – взгляд Люта вмиг стал холодным и вызывающим. Намеки на низкий род матери он улавливал с ходу. – И он, и я, оба мы Святославу служим, как отец наш Ингорю служил.
– Где Святослав? – положа руки на пояс, спросил Коловей.
Лют его едва услышал – осматривая спутников Коловея, наткнулся на Береста и уже не мог отвести глаз. Тот зацепил его своим взглядом – пристальным и враждебным. В серых глазах под спутанными светлыми волосами жила ненависть, острая, как клинок, прочная, как камень. Предназначенная ему, Люту, и никому другому. За пояс древлянина была заткнута секира – явно варяжской работы, с резьбой на еловом древке, с дубовым, тоже резным, чехлом на лезвии. В руки простого отрока она могла попасть лишь одним путем – как добыча с поля боя.
– Йо-отуна мать! – Лют вдруг хлопнул себя ладонью по лбу и зажмурился.
Он узнал эту секиру. Видел у свея Асбьёрна – братова хирдмана, что незадолго до налета на Малин перешел к Мистине из Ингваровых гридей. Все же вещь дорогая, приметная даже в дружинах знатных вождей. В Киев Асбьёрн вернулся с порезом на горле и без оружия. На свою долю добычи из Малина он заказал себе другую, но и сейчас еще порой вздыхал по своей Старой Ведьме.
Выходит, отрок – малинский. И не он ли был в Плеснеске – у Етона в гриднице, когда Мистину попрекнули горностаями? И потом в том темном проходе меж дворов? Если да, то понятно, почему смотрит так, будто хочет глазами проткнуть доспех и грудь насквозь, достать до сердца и сжечь его!
Лют медленно улыбнулся правой стороной рта, погружаясь глазами в глаза Береста. Придал взгляду то самое выражение, которое смешило Мистину, – трогательного и лукавого вызова. «Я все понял, – говорил его взгляд. – Ты бы съел меня живьем. Ну, попробуй». Лют приподнял брови, будто приглашая высказаться.
