Спускаю с лежанки связанные ноги.
Еда вкусная. Я никогда такой не ела. Ни в какое сравнение не идет ни с витаминными пластинками, ни, тем более, с бесплатной вермишелью. Хлеб теплый и очень мягкий.
— Что это?
— Банош из белых грибов.
У меня дрожат ноздри. Потрясающий запах.
— Ешь, — говорит парень. — Вот брынза. Вот мед. Вот молоко.
Делаю глоток. Наверное, мне понравилось бы здесь, я бы осталась здесь жить…
— Мне некуда идти, — говорю я парню. — Можно, я поживу с вами?
Он перестает улыбаться. Качает головой:
— Ты принесешь нам беду. Много людей погибнет.
— Почему?! Откуда ты знаешь?
— Я не знаю, но Царь-мать — видит. Она говорит, что у тебя на лбу написана беда для всех трех родов. Молодые погибнут. Знаешь, я бы хотел, чтобы ты осталась, но Царь-мать всегда все видит наперед.
Еда теряет вкус. Та женщина, что встретила меня ночью, просто сумасшедшая. А они все ей верят. Почему?
— Наперед видеть нельзя, — говорю я. — И потом… я ведь никому не желаю зла! Какую беду я могу принести, я ведь одна, а вас много!
Он отводит глаза. Печально качает головой.
— Значит, мне придется уйти? — спрашиваю упавшим голосом.
— Тебе придется умереть, — вздыхает он. И, увидев мою реакцию, тут же добавляет примиряющим тоном: — Нет, не убийство, мы же честные волки! Только поединок. Чтобы после смерти ты могла спокойно охотиться в Лесном Краю.
Это не город. Это волчий поселок. Здесь нет ни энергетического часа, ни контролеров, ни полиции. Башен тоже нет. Зато тут есть зима, весна, лето и осень.
В селе живет три волчьих рода — так они себя называют. Каждый род живет немного обособленно, но колодец общий для всех. И Царь-мать главенствует над всеми.
Люди-волки и похожи, и непохожи на диких. Ярый — так зовут светловолосого — долго отвечает на мои вопросы. Я узнаю, что город лежит к юго-востоку отсюда, но дойти туда невозможно: слишком отвесные скалы, слишком глубокие пропасти и высокие горы. Что к северо-западу от поселка находится страшное место, куда нельзя ходить — То Место, и если я буду расспрашивать о нем, Ярый встанет и уйдет. Я смиряюсь и расспрашиваю о другом.
Горы не имеют конца и края. В них полно зверей и птиц, в реках и озерах — рыбы. Говорят, далеко-далеко в лесах живут еще племена, и раньше они приходили на землю трех родов, чтобы охотиться и красть невест. Тогда три рода воевали с ними; но вот уже несколько лет, как враги не приходят. Наверное, откочевали еще дальше.
Я хочу еще расспрашивать, тут Царь-мать является собственнолично. Ярый уходит.
Царь-мать садится напротив. У нее черные глаза, такие черные, что почти не видно зрачков. У глаз этих вязкий, цепенящий взгляд. Требуется изрядная доля мужества, чтобы не отвернуться.
— Я не желаю твоей смерти, — говорит она хрипло и гулко. — Но я защищаю моих детей.
— От меня?
— Братья-волки должны были оставить тебя в горах. Головач ошибся. Он уже стар. И он слишком добр. Доброта застилает ему глаза. Он не видит.
Удивительно, но она называет необычного волка точно так же, как назвала его я — мысленно. Головач.
— Это твое? — Царь-мать берет в руки мой барабан. — Откуда это у тебя?
— Подарили.
Она качает головой:
— Ты достойна хорошей соперницы. Я выпущу против тебя лучшую девушку из всех, кто получит имя этой зимой. Это будет нелегкая, но славная смерть.
Подумать только — прошло всего лишь три ночи с тех пор, как я покинула гнездо Перепелки! Я вырвалась из лап энергетической полиции, выбралась из запертого вагона, одолела Григория, не разбилась, упав с высоты, не замерзла в лесу, меня не сожрали волки… И все для чего? Чтобы незнакомые, в чем-то даже симпатичные люди убили меня ни за что ни про что!
От обиды я засыпаю. Мне ничего не снится. Когда наконец раскрываю глаза, в избушке уже темно. Воет ветер в печной трубе. Тускло светятся угли. И горит, плавая в глиняной плошке, фитилек на куске белого жира.
Напротив сидит Ярый. Огонь отражается в его широко раскрытых глазах.
— Дай попить, — прошу. Голос у меня хриплый и гулкий, почти как у Царь-матери.
Он подносит мне кружку. Вода холодная, до ломоты в зубах, и очень вкусная. Как все здесь.
— Завтра поединок, — говорит Ярый. — Я упросил Царь-мать, чтобы она дала тебе подольше отдохнуть… Послушай, раз ты все равно уже выспалась, может, расскажешь про город? Как вы там живете?
Он слушает очень внимательно. По глазам вижу, что не верит и половине. Не понимает, зачем синтетикам подзарядки. Не понимает, зачем нужны пиксели и что такое энергетическое шоу. Не верит, что у дома может быть двести этажей. Иногда он переспрашивает, и переспрашивает, и выясняет опять, и я начинаю злиться: как можно не понимать таких простых вещей?!
— Как они летают? — спрашивает о диких. — Перекидываются в птицу?
— Нет. Они делают крылья, к поясу крепят веревку…
— А зачем? Они не умеют перекидываться?
— Как это? — Теперь уже я не понимаю.
Он нетерпеливо машет рукой:
— Да ладно… Ты мне вот что скажи: у вас жена сколько мужей держит?
Я смотрю на него, и лицо у меня, наверное, глупое. Ярый вздыхает, глядит с сочувствием: как можно не понимать таких простых вещей?!
— У нас если одна жена, то и муж один, — говорю не очень складно.
— А у тебя?
Я пожимаю плечами.
— У меня нет мужа. Еще нет.
Он подходит ко мне. Опускается на колени. И целует меня в губы, ничего не говоря. От неожиданности я отшатываюсь.
— Если ты завтра ее победишь, Царь-мать оставит тебя в живых, — серьезно говорит Ярый. — Такой закон.
Утром поднимается солнце. Мне все время приходится щуриться: жаль, что нет с собой черных очков. Солнце горит. Снег ослепляет. Из глаз катятся слезы; люди-волки, которые собрались посмотреть на поединок, думают, что я плачу. Но мне все равно, что они думают.
Под конвоем двух плечистых молчаливых мужчин меня приводят на место поединка. Я на секунду раскрываю глаза — так широко, как только могу: это огромная стеклянная линза!
Только ступив на стекло ногой, я понимаю, что это лед. Замерзшее круглое озеро совершенно прозрачное. Широкое, как небольшая площадь. Очень глубокое. Из-подо льда на меня глядит рыбина: огромная, с руку величиной, и пучеглазая. А ниже, под рыбой, я вижу бурые стебли водорослей и обломки скал. В расщелине на далеком дне белеет волчий скелет.
Лед пружинит под ногами и еле слышно потрескивает. Он очень тонкий. Слишком тонкий для таких холодов.
