— Это мои барабаны. — Римус улыбается в полутьме. — Вот видишь, я был прав. Они нам еще пригодятся.
Синтетики выходят на улицу. Как после энергетического часа. Только нет эйфории: лица бледные, настороженные, почти не видно улыбок. Я присматриваюсь и узнаю бледную девушку с косичками, другую, черноволосую, узнаю молодых синтетиков, которые совсем недавно отважились отказаться от манжеты. Кто-то на один день. Кто-то навсегда. Среди знакомых лиц мелькают незнакомые: застывшие, встревоженные.
— Тащите все железное, что может звучать и греметь, — говорю я. — В горах так призывают гром. А нам очень нужна гроза. Сегодня. Сейчас.
Они переглядываются. Не понимают. Многие вообще не знают, что такое гроза.
— Надо отвлечь полицию, — объясняет Римус. — Надо, чтобы поднялась тревога. Чтобы они не знали, что делать и куда бежать, а мы в это время…
— Римус, — я стискиваю его руку, — спасибо. Но в СИНТ я пойду одна.
Мы почти деремся. Мы почти разругались навеки. Он хочет идти со мной, время утекает, а я не могу, не могу объяснить ему, что это мое, только мое дело!
Римус сотрясает кулаком. Я ловлю его на особо темпераментном жесте и, продлевая его движение, бросаю через себя, стараясь не больно уронить на асфальт.
Он молча поднимается. И долго не говорит ни слова.
— Ладно, — сообщает наконец, не разжимая зубов. — Тогда так… Я сделаю так, что СИНТ в эти часы вообще опустеет.
Светает. У меня в запасе остается час, не больше. В городе царит предрассветная тишина…
И тишина вдруг взрывается.
Они пришли. Их больше, чем я могла ожидать. Они несут с собой железные баки и крышки кастрюль, листы жести и цепи, наконечники шлангов и обрезки труб. В центре колонны едет Римус на веломобиле, и вся машина увешана большими и малыми колоколами. Римус вертит педали, я иду рядом и бью во все колокола, а вокруг творится невообразимое.
Ревут сирены с динамическим приводом. Грохочут жестяные банки, полные камней. Грохочут бочки, грохают цепи, бьет железный прут по обломку железной решетки — и вот из этого адского шума мало-помалу вырастает ритм.
«Мы идем» — слышится в этом ритме. И у меня по коже ползут мурашки.
— Мы идем!
— Жить своим ритмом! — кричит Римус в динамо-мегафон.
— Жить сво-им рит-мом! Жить сво-им рит-мом! — подхватывают люди вокруг.
Содрогаются стены домов. Летят разбитые стекла, не выдержавшие нагрузки. Город раздирается между восторгом и паникой. За окнами мечутся лица. На подоконниках подпрыгивают стаканы. Падают и бьются, добавляя звона в музыку нашего шествия. Я выбиваю синкопы по колоколам, вплетаясь в общий ритм особенным узором. Получается красиво, хотя слышу это, наверное, я одна.
— Давай! Вперед! Иди вперед к вершине!
— Я — не синтетик! — кричит в мегафон Римуса девушка, на секунду вскочившая на подножку веломобиля.
Римус широко разевает рот, чтобы сохранить барабанные перепонки.
— Я — не син-те-тик! — выкрикиваю я вместе со всеми, как клятву.
Римус еще что-то хочет сказать, но в мегафоне кончился заряд. Римус на минуту выпускает руль, левой рукой дергает за шнур — раскручивается динамка, мегафон заряжается снова.
— Дикая энергия! — кричит Римус. — Хей-го! Хей-го! Если ты с нами, ты дикий!
— Хей-го! — вторит толпа. — Ты дикий!
И этот крик подхватывает небо над нашими головами. Тревожно и радостно воют сирены мегафонов. Справа и слева, с крыш невысоких зданий к нам планируют, спускаются по тросам, зависают над головами толпы уцелевшие дикие.
Им надоело ютиться по подвалам, притворяться синтетиками, прятаться и дрожать. Они вытащили из тайников свои крылья, мегафоны, фонари, они кричат и переговариваются на птичьем языке, они вливаются в наше шествие: идут по крышам, по отвесным стенам, выстукивая ритм железными прутьями по решеткам балконов, по крыльям ветряков, по стеклу и по жести.
Мне кажется, что я вижу, как бьют прямые лучи света из ревущих, поющих мегафонов. И одновременно ощущаю, как содрогается земля под ногами и булыжники мостовой начинают подпрыгивать в своих гнездах. Во мне оживает ужас предков: землетрясение! Но в ту же секунду я вижу, как сдвигается крышка канализационного люка и оттуда до пояса вылезает крот — худой, сутулый, в темных очках, с огромным гаечным ключом в мосластой сильной руке.
Не слышно, что он кричит. Я читаю, как Лешка, по губам: мы с вами. Мы с вами. Мы с вами.
И наше шествие продолжается: по улице идет, грохоча, колонна взбунтовавшихся синтетиков, по крышам и стенам несутся дикие, по подземным галереям пробираются, сотрясая землю, кроты.
Я колочу по колоколам, вливаясь в ритм, растворяясь в нем, — и вдруг понимаю, что из похода-гремелки наше шествие превратилось в нечто большее. Ритм, родившийся в толпе, обрел собственную жизнь. И не мы ведем ритм — ритм ведет нас. Это мощный, веселый и безжалостный поводырь. Мы создаем ритмы, ритмы создают нас, человеческая река течет по улице, над улицей, под улицей, с каждым шагом становится больше, принимая в себя ручейки из соседних улиц и переулков, производя новую, тугую энергию, заражая своей силой и слабых, и отчаявшихся, и тех, чьи испуганные лица белеют за стеклами…
Я снова чувствую себя пикселем. На короткий миг.
Римус протягивает мне мегафон, я кричу:
— Освободи! Освободись! Будь свободным и добрым, как Солнце!
— Свободным! Как Солнце! — подхватывает толпа. — Хей-го! Хей-го!
— Ты сможешь! Ты сможешь! Энергия внутри тебя!
— Энергия внутри тебя!
Улица заканчивается. Ритм заливает теперь площадь, небо над площадью и фасады домов вокруг. Толпа идет, ритм раскачивается над нашими головами, как тяжелый, обитый сталью таран…
И навстречу ему выползает, неуклюже ворочаясь в русле улицы напротив, другой таран. Это полицейские — они в броне, у них щиты и дубинки, они колотят металлом о пластик и металлом о металл. Чужой ритм, уверенный и мощный, схлестывается с ритмом нашей колонны.
Удар.
Хочется присесть, зажав ладонями уши. На секунду меня охватывает страх, что вот сейчас из столкновения ритмов родится ватная убивающая тишина…
Тишины нет. Это мои уши, пораженные ударом, на секунду отказали. А ритмы сшибаются, пытаясь одолеть друг друга, сломать, заглушить.
— Свободным! Как Солнце!
— Повинуйся.
— Энергия внутри тебя!
— По-ви-нуй-ся.
Наш ритм живой и гибкий, в этом его сила. Ритм полицейской колонны не меняется, он устойчивый и монотонный — в этом его сила. Я вижу, как колонны замерли: между передними рядами пустое пространство — десять шагов. Барабанщики на железных баках и медных тазах — против барабанщиков на железных и пластиковых щитах. От страшной звуковой атаки подпрыгивают, кажется, камни мостовой…
