Я многое могла понять. Очень многое. И что давление коллектива штука серьезная, тоже, но… Господи, как я зла на того полицейского – словами не передать. Это же надо было оправдать свое потворство педофилам аргументом «зато дети от голода не умирают».
Ну как так-то? Как? И это мнение полицейского в третьем поколении! Чтоб у него его мерзкая рука отсохла! Но обещала простить, если поможет этих гадов прижучить, и пришлось простить.
Кулаки гудели от ударов, но я била и била по груше. Потому что зла. Потому что не представляла, что делать.
Потому что слова Бабонтии жгли раскаленным железом.
И дикое ощущение несправедливости жизни смешивалось с обидой на правоту несчастного родового духа. Но ведь это нечестно! Как я умудрилась довести свою жизнь до того, что стала никому не нужна? Зачем я променяла друзей и все на Павла?
На ресницах закипали слезы. Я мутузила грушу до боли в суставах, но это пустяк в сравнении с ощущением, что сердце разрывается.
Я ненавидела все. И была невыносимо несчастна сейчас, словно опять стояла на пороге спальни и смотрела, как рушится моя жизнь.
Еще и Лавентин пропадал неизвестно где, беспокойся тут за него!
И Бабонтия не права: мне есть к кому возвращаться. К партнерам по спаррингам. Здесь-то не с кем тренироваться. Тут порядочные женщины должны в платьях ходить, а не кулаками махать. Придется весь год бездушную грушу колошматить.
Била невпопад – врезала коленом, ушла в разворот, рубанула локтем.
Лавентин с приоткрытым ртом стоял в дверях. Живой!
– Это… – Он шумно вдохнул. – Это непередаваемо прекрасно. У тебя такие движения… завораживающие.
В его взгляде был чистый восторг. Кровь прилила к моему лицу. Это подстегнуло гнев, и я проворчала:
– Ничего замечательного. Просто движения. Жаль, тренироваться не с кем, за год потеряю форму.
– Можешь со мной попробовать. – Лавентин почесал затылок. – Правда, придется разрешить друг друга бить.
– Нет проблем. Иди сюда. Я разрешаю. И ты разреши.
– Разрешаю себя ударить. – Он приближался, на ходу снимая фрак, рубашку…
Лавентин, что же ты красивый-то такой, а? Какой торс под одеждой пропадает!
– А можно мне такие же? – Он кивнул на мои руки.
Я нафантазировала ему перчатки для спарринга и увеличила свои.
Силой мысли создала ринг. Лавентин с забавным выражением лица подергал пружинящий канат и перебрался ко мне.
Зеркально скопировал позу.
И понеслось.
Взгляд у Лавентина был добрым, но двигался он с ловкостью хищника. Не знаю, какую военную подготовку он проходил, но суть кикбоксинга уловил быстро, и через десять минут я дралась с ним нормально. И это было… здорово! И удивительно легко, словно что-то наполняло меня силой и выносливостью.
Через четверть часа я расслабилась, понимая, что не смогу ему навредить, по взгляду чувствуя, что сама могу не бояться сильного удара, и просто отрабатывала приемы, подстраиваясь, сливая гнев в короткие броски атак. С живым человеком состязаться – это не грушу мутузить.
Пот струился градом, пульс учащался, и на душе светлело. Я чувствовала, как становится легче дышать, как тело наполняется легкостью.
– Интересная техника, – кивнул Лавентин.
Мы обменялись парой ударов.
И остановились, глядя друг на друга. У Лавентина раскраснелись щеки, глаза сверкали.
– Ты самая красивая девушка в мире, – прошептал он и шагнул ко мне.
Он был горячим-горячим. К нему тянуло. Поцелуй захлестнул нестерпимым жаром.
Наши перчатки растворились, пальцы Лавентина пробежались вдоль моего позвоночника, зарылись в волосы.
Я тонула в ощущениях. Голова кружилась. И в какой-то момент бесконечно приятного поцелуя я поняла, что падаю на спину.
Разобьюсь!
Пол стал мягким как перина, и мы утонули в его объятиях. Лавентин продолжал целовать.
А в горизонтальном положении поцелуи опаснее, чуть забудешься – и все. Да что я теряю? Перепишу собственность на племяшку или дядю, пусть разбирается с Павлом.
Лавентин оторвался от моих губ, посмотрел в лицо. Выглядел он восторженно-шальным. И вообще лежал между моих ног.
Быстро сориентировался.
– Приятно как, – тяжело дыша, прошептал он. – Очень… яркие ощущения.
– Мы еще даже не начали.
Обхватив его шею и притянув к себе, я выбросила лишние мысли из головы. Будь что будет.
Было уже утро. А может, день.
Оглядела освещенную солнцем импровизированную спальню. На краю мягкого ринга лежала лупа. Притащил все же! Изучал меня, пока я спала.
Искоса глянула на обнимавшего меня за бедра Лавентина. Он улыбался во сне. А я чувствовала себя немного объектом исследования. Или даже не немного.
Запустила пальцы в мягкие всклокоченные волосы Лавентина. А он хорошо справился для первого раза. Потом и для второго. И для третьего тоже. И даже что-нибудь вроде «ты лучшая полость для моего цилиндра» не сказал. Он лучшей из всех возможных жен меня назвал. Улыбнулась.
Приятно все-таки, когда тебя ценят…
Невыносимо милый спросонья Лавентин перебрался выше, прижался к виску и прошептал:
– Как хорошо, что ты теперь никуда не уйдешь.
Очень приятно.
Устроившись в его горячих объятиях, я решила поспать, все равно торопиться больше некуда.
– Хозяйка, – жалобно позвал привратный дух, – простите, что отвлекаю, но к вам длорка Сарсанна Мондербойская. Говорит, ее сам император прислал учить вас этикету.
– О нет! – Я уткнулась лицом в подушку.
Лавентин поцеловал мне плечо, лопатку, шею.
– Хозяин… – простонал привратный дух.
– Саша… – Лавентин обхватил меня за талию. – Преврати этого надоедливого духа в меня, а духа порядка – в себя. Пусть уважат Сарсанну, пока мы занимаемся исследованиями.
– А так можно?
– Да, – прошептал Лавентин. Провел носом у меня за ухом. – Только это большой секрет.
От его прикосновений и поцелуев стало жарко.
Отдуваться за нас пришлось духам.
Эпилог
– Высота небольшая, поэтому ускорение свободного падения можно не учитывать. А вот направление ветра, его силу и скорость движения цели – обязательно, – наставлял Лавентин.
Было ветрено, я плотнее закуталась в плащ и вздохнула:
– Может, пойдем? Близенда с Вердлой скоро приедут. Нехорошо, если им придется с малышами сидеть на вокзале.
