Я опустился на колени и посмотрел на свое отражение в гладкой-гладкой поверхности ножек. Они были холодными и напоминали зеркало, но это металл. Не каждое ювелирное изделие могло похвастаться такой полировкой и блеском.
– Нравится? – спросила жена.
Вздрогнув, оглянулся: вооружившись лопаткой, она стояла у плиты. Я глянул на скрытый фартуком живот, во сне по нему ходили такие волны, что казалось, в ней нет костей.
– Ножки нравятся? – переспросила жена.
Я закивал.
– Может, встанешь? – предложила она. – Пол чистый, но все же…
– Ой, да, – опустив глаза, стал подниматься.
Неловкость сковывала движения и мысли.
«У них так принято одеваться», – повторял себе.
«Ее кожа прикрыта», – увещевал себя, садясь на стул и опуская ладони на колени.
«Достаточно представить, что я нахожусь на пляже. Правда, у женщин на пляже поверх штанов еще и тонкие юбки до щиколоток, но тут почти то же самое».
Наконец я смог посмотреть на жену, она доставала из навесного шкафчика тарелки. Как плотно одежда облегала ее тело! Как у цирковых акробаток. Хотя, пожалуй, у тех ноги обтянуты сильнее, тут все же штаны, складочки на них… И почему бы сверху не быть небольшой юбочке, как у тех же циркачек?
Жена разложила яичницу с беконом по тарелкам и подала их на стеклянный стол. Странно было видеть тарелку, будто вовсе без опоры парящую над коленями. Рядом легла вилка. Отломленный кусок хлеба.
Глядя на его неровные края, я растерянно моргал: я всегда ел отрезанные ломтики, а тут… Потыкал его пальцем.
– Что-то не так? – спросила жена.
– Нет-нет, – мотнул головой. – Просто ни разу не ел отломленный хлеб.
– Как так?
– Ну… – Я взял сладко пахнущий сдобой ломоть. – К столу всегда подают нарезанные ломтики толщиной семь миллиметров.
– И ты никогда не воровал еду с кухни? Ну так, перекус между трапезами…
– Мама была против, и дом не давал.
– А слуги? Разве слуги… Ой, забыла спросить: надеюсь, во время моих упражнений никто из них не пострадал?
В ее глазах, кажется, отразилось беспокойство. Я заправил прядь за ухо.
– Нет, они все – призрачные сущности, часть дома. Пока жив дом, живы и слуги. – В груди пробежал холодок воспоминания о доме Какики: его привратный дух был забавным, любил играть с детьми.
– А-а-а… – протянула жена. – С такими, конечно, ни о каких шалостях и речи быть не может.
Я тяжело вздохнул.
– Ты ешь, – бодро предложила жена. – А отломленный хлеб вкуснее нарезанного.
Отщипнув кусочек поменьше, положил в рот. Пожевал. Жена продолжала меня разглядывать. Чего она хотела? Кажется, из вежливости стоило согласиться с ее словами. Сглотнув, пробормотал:
– Да, вкуснее.
Ее губы дрогнули и растянулись в улыбке, глаза заблестели:
– Да, по лицу вижу.
Я коснулся своей щеки. Думал, что еще сказать, но жена принялась за завтрак. Вслед за ней за вилку осторожно взялась девочка. Судя по неуверенности движений, столовый прибор она использовала впервые. Значит, из совсем бедных.
Салфеток жена не предложила.
Было непривычно есть без ножа, поэтому с порцией я справился вторым. Густо покрасневшая девочка отчаянно пыталась нас догнать.
– Не торопись. – Жена погладила ее по плечу. – Я пока травник поставлю.
Выросший из столешницы травник она ловко наполнила водой из крана, блестевшего так же ярко, как ножки стола. Поставила на странную плиту. Движения были не такими выверенными, как у прислуги в домах обычных длоров, но достаточно умелые, чтобы подумать: жена часто хозяйничала на кухне.
Заглянув в напольный шкаф, она вытащила из подъехавшего лифта масло с вареньем и стала намазывать бутерброды.
Так странно видеть женщину за приготовлением еды, так… интимно. Словно я подглядываю за купанием в ванной или одеванием. Конечно, ни за чем подобным я не подглядывал, но ощущения, уверен, были бы примерно такие же.
Опустив взгляд на столешницу, стал водить по ней пальцем.
– Как продвигается подготовка к моему возвращению? – Жена поставила передо мной зеленоватый отвар душистого куста.
– Я все проверил. – Краем глаза следил, как она ставит тарелку с бутербродами с маслом и вареньем. – Нужно будет снова тебя отправить, считать показания портального узла, попробовать его настроить.
– Звучит не очень оптимистично. – В ее голосе послышалась нервозность.
– Я пообещал и сделаю все возможное, чтобы вернуть тебя домой. – Посмотрел на нее: растрепанная, яркая, непривычная… Может, ощущение возникло из-за того, что на ней мало одежды, но казалось, она излучала тепло.
Она приоткрыла рот. Во взгляде мелькнуло странное выражение, и губы сомкнулись. Я ждал, не надумает ли сказать то, что собиралась.
Жена хлебнула отвара, поморщилась и взялась за бутерброд с вареньем.
– А кто тебя проклял на брак? Зачем такие проклятия нужны? – Она усмехнулась. – Какая-нибудь девушка решила срочно тебя захомутать?
Потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: «захомутать», кажется, значило «женить на себе».
– Почти. – Воспоминание отозвалось холодной болью в груди. Я глотнул горько-пряного отвара. Мысли никак не облекались в слова. Хотелось сказать информативно, но как-нибудь небрежно, чтобы только факты и никаких оценок, а вместо этого меня захлестывали эмоции и жгучие, злые слова. – Я… поссорился с невестой. И разорвал помолвку.
– Крепко, видимо, поссорился.
– Она мне изменила, – неожиданно признался я и поспешил выпить еще отвара.
Глаза я поднять не мог.
Жена похлопала меня по плечу:
– Все что ни делается – к лучшему. Хорошо, что ты узнал об этом до свадьбы и разорвал помолвку. Такие люди не меняются.
Ее слова кольнули, задели неведомые струны в душе, и сердце сжалось в тоске. Я обреченно спросил:
– Думаешь?
– Знаю по своему опыту. – Преувеличенно бодрый голос подрагивал. – Мне жених изменил. Прощения просил, клялся в любви, на коленях ползал и цветами засыпал. Простила, вышла за него. И что в итоге? Прихожу домой неожиданно, а он с моей подругой. Горбатого могила исправит.
Посмотрел ей в лицо. Я не знаток эмоций, особенно женских, но даже мне было очевидно, что она говорила правду и ей больно. Смутился:
– Мм… прости, что напомнил.
– Да ладно, – отмахнулась жена и потрепала по волосам девочку, только сейчас расправившуюся с яичницей. – Что было, то было. Так на брак тебя решила простимулировать бывшая невеста?
