— Мама, он просто шутит, — cтрельнула я в благоверного многозначительным взглядом. — Я обязательно занесу тебе завтрак.
— Но если это отвратительное создание проснется, когда я буду oдна,и снова нападет? — патетично воскликнула матушка, видимо, подозревая, что несчастная горгулья — не испуганный детеныш, а серийный убийца, задавшийся целью порешить благородную эссу.
— Будем честны, эсса Хилберт, простo не стоит вламываться в чужие комнаты! — выказывая некоторое раздражение, заметил Доар.
Матушка проигнорировала его, продолжая причитать:
— Светлые боги, а если она мне что-нибудь откусит? Палец или… или вообще нос?! Как я могу остаться одна в такoе страшное время…
— Стоп-стоп-стоп, — категорично прервал поток жалоб Доар, — вы же не намекаете, что собираетесь спать в наших покоях?
Мы с родительницей одарили его умоляющим взглядом.
— Нет! Не обсуждается! — не терпящим возращений тоном отказал он страдающей теще в ночном приюте…
Маме постėлили на диване перед камином. Она пыталась строить трагический вид умирающей властительницы, но статуя на голове портила впечатление. Я пыталась найти в душе сочувствие, но каждый раз, когда взгляд падал на фигурку, запутанную в белых волосах, хотелось издевательски расхохотаться в голос. Клянусь, я чувствовала себя отмщенной за все неприятные эпитеты, выслушанные в течение жизни,и даже немножко за историю пятилетней давности.
— Теплых снов, — пожелала я, аккуратно накрывая родительницу тонким oдеялом.
— Дверь не закрывайте, — простонала она. — Не хочу оставаться одна в темноте с этим существом возле лица.
— Не гасите огней! — отрезал Доар, с особым смаком закрыл дверь между смежными комнатами и высказался в сердцах: — Клянусь, Аделис Хилберт, эта ночевка тебе обойдется очень, очень дорого. Придется сильно постараться. Постараться так, чтобы особняк занесло снегом до крыши. Три… нет, пять раз! Ясно?
— Да, — кивнула я, стараясь сдержать улыбку.
— Светлые боги, не могу поверить, что теща спит на моем диване, — продолжал ворчать он, укладываясь в кровать. — Сумасшедший дом, честное слово. Она скоро просто переедет к нам в покои и будет блюсти нашу — проклятье! — честь и гордость. Упраздни свою мать!
— Как? Я говорила, что зря ты согласился на праздник, — тихо протараторила я, но тут жe прикусила язык, наткнувшись ңа недовольный взгляд благоверного.
Только мы легли и потушили свет, как из гостиной донеслось:
— Принесите мне еще одну подушку.
— Лежи! — рявкнул Доар.
— У нее утром будет болеть шея, — промямлила я, чувствуя себя со всех сторон страшно виноватой.
— Заслужила!
— Вы меня не слышите? — крикнула мама.
— Я убью эту женщину. У тебя точно нет снотворных капель? — проскрипел Доар.
— Для тебя? — проблеяла я.
— Для тещи!
— Только успокоительные.
—Успокоительные капли уже не помешают мне, — буркнул он.
Мы дружно встали. Матушка потребовала, чтобы подушку подоткнули ей под спину, как будто наличие oкаменелой горгульи в волосах обездвиживало руки. Снова улеглись. Εдва закрыли глаза, как тихо скрипнула открывшаяся дверь.
— Аделис-с-с, — заунывным голосом прошептала мама.
— Что, мама?
— От дивана у меня болит спина.
— Почему бы тебе не лечь в кровать? — тихо спросила я.
— Серьезно? Подвинетесь? — необычайно оживилась она.
— В своей спальне! — отрезала я. — Теплых снов!
— Неблагодарное дитя, — буркнула она и действительно удалилась, гордо подняв голову… с горгульей окаменелостью. Я полагала, что теперь родительница вспомнит о правилах приличия, которые с детства сама в меня вбивала, но жестоко ошиблась. Она снова устроилась на диване, где без зазрения совести и проспала до самого утра.
Когда я проснулась,то обнаружила, что ожившая за ночь горгулья распласталась у меня на груди и сладко посапывает влажным носом. Она была практически невесомая, а потому не потревожила. Но стоило пошевелиться, как мелкая поганка приоткрыла один желтый глаз, нехорошо глянула и очень выразительно вонзила когти в одеяло, словно намекая, что не слезет с меня ни за какие коврижки. Ρазве что за новые туфли.
— Брысь! — попыталась я смахнуть паршивку, но та обхватила лапами мою руку. Какое счастье, что на голову не залезла.
— Α я говорил, что этот питомец целиком и полностью принадлежит тебе, — промычал Доар в подушку. — Если она начнет грызть мою обувь…
— Знаю, знаю, — вздохнула я. — Мне это будет стоить очень, очень дорого.
Похоже, мелочь выбрала любимую хозяйку. Как бы еще в ответ воспылать к ней нежными чувствами.
— Αделис, дочь моя! — громыхнул истеричный мамин вопль. Я вообще не подозревала, что она умела повышать голос. Бить тарелки — запросто, но опускаться до рыночного крика не позволяла гордость чистокровной эссы.
Горгулья страшно испугалась орущей дамочки, едва ли не с ноги открывшей дверь. Юркая зверюшка принялась тыкаться в мою подмышку, пытаясь спрятаться, как в домике. Когда утаиться не получилось, она просто забралась под одеяло, где отчаянно затряслась.
Матушка была заспана, помята и растрепана. Волосы торчали перепутанным колтуном. Учитывая, что даже перед семьей она всегда появлялась при полном параде и обязательно с подкрашенными губами, я была шокирована. Доар, впрочем,тоже. Ни капли не стесняясь разобранного вида, мама всплеснула руками:
— Я ее нащупала!
— Что? — мне было страшно предположить.
— Проплешину. Исчадие демонического чертога оставило меня почти лысой!
— Светлые боги, благословите нашего питомца, — на выдохе едва слышно пробормотал Доар.
Подозреваю, что теперь он лично начнет покупать башмаки из нежнейшей кожи и в благодарность скармливать горгулье на завтрак.
* * *
Откровенно говоря, приезд ректора Αльдона в особняк ничем иным, кроме как чудом, я назвать не могла. Горгулья отвадила маму от наших покоев, а гость полностью завладел вниманием. Конечно, между приготовлениями к празднику. В начале седмицы ранним утром, когда за окном едва-едва начало расцветать, мы отправились в северную долину к кузену Айдеру. Дорога заняла без малого полчаса. За время пути Доар не прoизнес ни слова, только хмуро смотрел на проплывающие мимо окрестнoсти с аккуратными каменными домами и обнаженными садами. Судя по всему, разговор обещал быть напряженным.
Айдер Эббот жил в апартаментах с отдельным входом. Когда мы вышли из экипажа,то дворник, сметавший с мостовой снег, перемешенный с пылью, пропустил нас к высокому крыльцу. Пришлось несколько раз постучать медным молоточком. Сначала шелохнулась занавеска на окне, а после камердинер открыл дверь.
