После войны все «феодальные» традиции были запрещены американскими оккупационными властями, и Кабуки с его историями о доблестных самураях также попали под запрет. Но когда Фабиан добился назначения на пост театрального цензора, он начал восстанавливать Кабуки. Позже он получил награду от императора за свою типа «роль в истории Японии». Повидав величие довоенного Кабуки и еще в молодости познакомившись с послевоенными звездами театра Байко, Сёроку и Утаэмоном, Фабиан приобрел невероятные познания о Кабуки.
В наше время Кабуки претерпел сильные трансформации. Конечно, это вид искусства продолжает свое существование, но мы никогда больше не увидим таких актеров, как Утаэмон и Тамасабуро. Мне и Фабиану посчастливилось увидеть Кабуки со стороны, не доступной для иностранцев, и такая удача, возможно, никогда больше не повторится. Мы надеемся, что сможем написать об этом книгу для будущих поколений.
Но мы с Фабианом сильно расходимся во мнениях по любому вопросу. Например, я не большой фанат исторических пьес Кабуки, таких как «Тюсингура» («Сорок семь самураев»). Многие из них включают в себя истории типа «ниндзё-гири», но я предпочитаю более интересные темы. Для зрителей прошлого, ориентированных на фанатичное следование своим начальникам, эти истории о самопожертвовании ради господина были очень трогательны – ведь для японцев, работавших чиновниками или служивших в армии, это были повседневные истории. В пьесе «Тюсингура» есть момент, когда сюзерен совершает харакири и медленно умирает, а его любимый слуга Юраносукэ опаздывает. Наконец Юраносукэ появляется на сцене и видит, как его хозяин умирает со словами: «Ты опоздал, Юраносукэ». Юраносукэ смотрит ему в глаза и понимает, что должен отомстить за страдания своего господина. Я видел, как пожилые зрители рыдали во время этой сцены. У людей, которые выросли в спокойной, богатой и современной Японии, включая меня, столь экстремальное самопожертвование не вызывает сильных эмоций. Но Фабиан настаивает, что эти исторические пьесы заключают в себе суть Кабуки. Он также утверждает, что уродливые старые женщины, которых я запомнил в детстве, являются главными персонажами оннагата, а красота Тамасабуро и Дзякуэмона слишком вызывающа, даже «еретична».
У людей, которые выросли в спокойной, богатой и современной Японии, включая меня, столь экстремальное самопожертвование не вызывает сильных эмоций.
Мы особенно часто спорим по поводу оннагата, и из-за этого я задаюсь трудным вопросом о том, кем же являются оннагата. Очевидна их связь с травести-шоу. Желание увидеть представление переодетых мужчин существует во всем мире и находит воплощение как в английской пантомиме, так и в передвижных театрах Индии. В Китае и Японии первые шоу с переодеваниями превратились в искусство. Дан (китайские оннагата) исчезли практически полностью (хотя сейчас они возрождаются) не потому, что публика потеряла интерес, а из-за чудовищного удара, нанесенного традиционному театру культурной революцией. Традиция дан ослабла, и потому ее сложно восстановить. Но Японии удалось избежать потрясения культурной революции, так что традиция переодеваний смогла выжить только здесь.
Став формой искусства, оннагата сосредоточилась на романтических, а не шутливых элементах, на женском духовном, а не на телесном начале. Вот почему Фабиан так ценит оннагата: их старость и уродливость дает возможность сосредоточиться на самом искусстве, не замутненном простой обаятельностью. Он говорил так: «Искусство старых актеров Кабуки похоже на морскую воду, которая долго стояла на солнце. Когда актеры стареют, все больше воды испаряется, и она становится все более и более соленой. В конце остается лишь самая суть – или соль».
Из-за тщательного сохранения деталей старого уклада жизни пьесы Кабуки можно расценивать как «живой музей». Как зажигать андон (бумажный напольный фонарь), открывать фубако (лакированый ящичек для писем), закалывать волосы кандзаси (заколками), раскрывать свитки – все это, вместе с другими бесчисленными техниками, находится в арсенале умений актеров Кабуки. Крои кимоно, магазины и дома, предписанные движения рук и ног, различные поклоны, вариации смеха, этикет самураев и многие другие аспекты японской культуры, существовавшие до знакомства с западной культурой, нашли отражение в зеркале Кабуки. Кабуки – это воплощенная ностальгия по давнему прошлому. Я не могу припомнить ни одного театрального искусства, которое бы так подробно документировало жизнь прошлого.
Из-за тщательного сохранения деталей старого уклада жизни пьесы Кабуки можно расценивать как «живой музей».
В свете модернизации, которая охватила современную Японию, мир Кабуки кажется особенно важным. Конечно, больше не существует фубако или кандзаси (кроме как в форме сувениров в туристических магазинах Киото), но исчезновение этих вещей прошло так же незаметно, как и исчезновение турнюров или дамских зонтиков от солнца на Западе. На Западе скорая модернизация не смогла истребить все остатки прошлого, но в Японии города и пригороды были закатаны в асфальт. Даже деревья и рисовые поля быстро исчезают из повседневного окружающего мира. Блаженный мир прошлого продолжает жить лишь в Кабуки.
Второстепенные актеры стучатся в гримерки мэтров и вползают туда на коленях, чтобы официально поприветствовать наставников и попросить их пожелать им удачи перед выступлением. Актеры обращаются друг к другу с помощью титулов, которые покажутся странными современному человеку. Например, «вакаданна» («молодой господин») предназначается для актеров вроде Тамасабуро. («Данна» или «господин» – титул, закрепленный за исполнителями главных мужских ролей, но как бы не был стар оннагата, он навсегда остается «молодым господином».) Каждая комната за кулисами украшена растяжками с эмблемами актеров, как в дворянской геральдике. В театре постоянно происходит обмен подарками – веерами, полотенцами для рук или свертками ткани, и все это имеет свое особенное значение. Это поистине феодальный мир, далекий от жизни простых смертных. Однажды я рассказал Тамасабуро о моем страхе пройти за кулисы и был удивлен, когда он ответил: «Я и сам боюсь!»
Иногда мне кажется, что Кабуки очаровал меня не самими спектаклями, но жизнью, кипящей за сценой. Особенно поразительна тончайшая грань между иллюзией и реальностью, которая существует за кулисами. В опере представление не продолжается за сценой, исполнители не поют вам арии и, сняв костюмы, становятся обычными людьми, и не важно насколько они известны на сцене. Но за сценой театра Кабуки иллюзия продолжается. Многие актеры носят кимоно, которые редко встретишь на улицах современной Японии, и кимоно – черные для слуг куроко, расписные юката (хлопковые кимоно) остальной прислуги и великолепные накидки главных актеров, – четко обозначают социальный статус. Иногда за кулисами кимоно выглядят так же впечатляюще, как и на сцене.
Порой представление может продолжиться и за сценой. Например, во время спектакля «Тюсингура», который считается вершиной театра Кабуки, актеры и сценические работники создают и поддерживают атмосферу серьезности за кулисами. Другим примером является «Кагамияма». В этой пьесе аристократка Оноэ терпит унижение от Ивафудзи, который пытается опозорить ее дом. Оноэ медленно сходит со сцены на путь ханамити, погрузившись в свои мысли. Когда Дзякуэмон играл эту роль, он сидел один в полной тишине в маленькой комнате за шторой в конце ханамити до тех пор, пока не наступал момент выхода. Хотя он и не был на сцене, но оставался в образе. Позже, когда я спросил об этом Дзякуэмона, он сказал, что это была традиция «Кагамияма», которая позволяет ему сохранить глубину эмоций Оноэ, пока она снова не появится на сцене.
