С приближением конца XX века мир коллекционирования искусства стоит на краю переломного момента. Преобладает смещение от частных коллекций к собраниям общественных организациий, и такая закономерность заметна во всем мире. Предметы из моей коллекции на протяжении веков передавались от одного частного коллекционера к другому, либо хранились как семейные сокровища. Я представляю, что их предыдущие владельцы также изучали и наслаждались ими, как это делаю я; постепенно они раскрывали тайны, которые хранят эти предметы, и в процессе познавали искусство и жизнь в целом. Тем не менее время, когда человек мог владеть такими предметами, подходит к концу. Я думаю, что так или иначе большинство из моих коллекций окажутся в музеях. Частный коллекционер следующего поколения должен быть очень богатым, чтобы собрать подобную коллекцию. Вполне возможно, что мой стиль жизни не переживет это столетие.
В последние годы антиквариат стал крайней редкостью в Японии. На протяжении пятидесяти лет после Второй мировой войны произведения искусства, спрятанные в кура, продолжали вливаться на рынок, подобно бьющему ключу. Но спустя пятьдесят лет разрушения осталось не так много складов кура, которые еще можно снести, и предметы убу постепенно исчезают с аукционов Киото. Складные ширмы, в особенности, сократились как в количестве, так и в качестве, а картинам тушью осталось жить всего несколько лет до полного исчезновения. Ключ начинает пересыхать. Моя способность продолжать коллекционирование зависит от одного: отсутствия интереса у японцев к азиатскому искусству. Я смогу пополнять коллекцию, пока это продолжается. Несмотря на то что это эгоистичное желание, я молюсь, чтобы этот интерес еще некоторое время не пробуждался.
Глава 5
Япония против Китая
Hapax Legomenon
А. Ф. Райт, мой преподаватель истории Китая в Йеле, начинал свои лекции так: «Я окидываю взглядом грандиозную историю Китая, и с трудом представляю, с чего начать. Может, мне следует начать с расцвета династии Тан в VIII веке нашей эры? Или тысячелетием раньше, с Первого Императора и его погребением книжников? Или с мудреца и политика Чжоу-гуна, жившего за тысячу лет до этого? Нет! – тут он ударял по кафедре и выдерживал многозначительную паузу. – Я должен начать с формирования Гималаев!»
А вот Рой Миллер, мой преподаватель японского, начинал семестр с того, что приглашал студентов к себе домой, на суси и японские танцы. В этом лежит разница между изучением Японии и Китая: поверхностно они кажутся похожими, но, на самом деле, их разделяет пропасть. Меня привлекают обе эти страны, и потому я заинтригован их различиями; а наиболее заметны они именно в сфере академического образования.
Рой Миллер, мой преподаватель японского, начинал семестр с того, что приглашал студентов к себе домой, на суси и японские танцы.
Хотя я начинал с изучения китайского языка в начальной школе, но те два года, что я провел в Иокогаме в середине 1960-х, накрепко связали меня с японистикой. Когда мы вернулись в Штаты, я запоем слушал музыку театра Кабуки и народные песни, которые записал с радио. Мы привезли с собой несколько чемоданов лапши быстрого приготовления, и благодаря лапше, музыке и маминой коллекции произведений искусства, моя любовь к Японии оставалась свежа. К началу старшей школы я уже знал, что хотел бы поступить на отделение японоведения. В то время очень немногие университеты предлагали обучение в этой области, и одним из этих университетов был Йель. Так что я нацелился на Йель, и был зачислен в него осенью 1969 года.
Первый шаг в японоведении, это, естественно, изучение языка. Сейчас существует множество учебников японского, но до середины 1970-х в большинстве американских университетов использовали только один, учебник Элеанор Джорден. Этот учебник изначально был написан для дипломатов, и в нем применялась пошаговая методика изучения языка, основанная на лингвистическом анализе, революционная для своего времени. С той поры Джорден известен как «Отец всех учебников японского». Методика заключалась в том, что надо было снова, снова и снова повторять типичные речевые конструкции; в сравнении со средним языковым учебником объемы повторения в «Джорден» были практически заоблачными. Так как я уже пожил в Японии, то предвидел, что мне будет невыносимо скучно. Миссис Хамако Чаплин, соавтор учебника, как раз преподавала в Йеле, и я подошел к ней, чтобы объяснить, что уже знаю японский. Но она не поддержала меня, сказав: «Конечно, вы говорите по-японски, но это типичный иностранный японский, которого набираются в международных школах – детский вариант языка. Если вы этого не исправите, то никогда не сможете говорить так, как приемлемо в японском сообществе. Вам необходимо начать заново с нуля».
Семинары для начинающих означали не только использование «Джорден», но и ежедневное начало занятий в восемь утра. Для таких сов, как я, нельзя было придумать ничего более жестокого, да и уроки оказались скучными до одурения, как я и предсказывал. Зато благодаря Джорден я вызубрил основы грамматики и систему гоноративов, которая является чрезвычайно важной, как я обнаружил на своем первом устном экзамене. Миссис Чаплин начала с вопроса: «Как вас зовут?», и я ответил: «Меня зовут Алекс-сан». Повисла тягостная тишина. Затем миссис Чаплин произнесла: «Ответ окончен». Выскользнув из кабинета, я вспомнил, что частица – сан не является нейтральным «мистер»: она всегда выражает почтение, и, следовательно, ее ни в коем случае нельзя применять к самому себе.
Йель предлагал превосходную программу японоведения, но почти все занятия были рассчитаны на магистров. Это было задолго до того, как американская система образования пережила японский бум, и студентов-бакалавров, выбравших эту сферу, было немного. Когда я выпускался в 1974 году, только один студент вместе со мной получил степень бакалавра японистики; сегодня только в Йеле таких студентов несчетное множество, а число университетов с кафедрой японоведения перевалило за сотню (когда я был студентом, их было около двадцати).
Японоведение охватывает литературу, искусство, общественные науки, экономику и прочее, но подавляющий объем занимает изучение социальных и экономических структур.
Японоведение охватывает литературу, искусство, общественные науки, экономику и прочее, но подавляющий объем занимает изучение социальных и экономических структур. Кажется очевидным, что необходимо разбираться в экономике Японии, но вот о ее социальных структурах написано и сказано куда больше, чем о любом другом аспекте жизни страны. Эксперты в Японии и за границей разработали множество теорий, объясняющих местное социальное поведение. Лафкадио Херн, американский журналист, получивший в начале 1900-х подданство Японии, считал, что японское общество в своей основе аналогично древнегреческому. Рут Бенедикт в своей новаторской работе «Хризантема и меч» выдвигает идею того, что люди Запада испытывают «вину», в то время как японцы сожалеют о совершенном действии только в том случае, если оно в глазах окружающих было «стыдным». Помимо этих построений существуют еще такие концепции, как «вертикальное общество», теория амаэ (зависимость от других, или система поддержки), татэмаэ и хоннэ (контраст между официально выражаемой позицией и скрытым истинным мнением), и т. д. Все эти теории складывались в горы литературы, обязательной к прочтению для студентов.
