Хотя страна уже стояла на пороге грандиозного экономического подъема, старую Японию по-прежнему можно было увидеть. Повсюду вокруг Иокогамы и даже в ее центре стелились зеленые холмы, а многие улицы сохраняли свой традиционный японский колорит. Особенно я был очарован видом моря из черепичных крыш. В трамваях большинство женщин старше сорока осенью и зимой были в кимоно. Западный стиль обуви пока еще считался странным новшеством, и я любил изучать обувь пассажиров в транспорте: сандалии, гэта (босоножки на деревянной платформе) и поистине изумительные пурпурные пластиковые шлепанцы. После наступления сумерек по улицам разносилось эхо от стука гэта.
Я просто обожал японские дома. В Иокогаме и Токио в то время все еще было много великолепных старых домов. Линда Бич познакомила мою мать с женским обществом «Надэсико-Кай» («Общество гвоздик»), потому что японские женщины стремятся быть прекрасными, как гвоздики. В те дни общение с иностранцами было для японцев чем-то особенным, а японки из «Надэсико-Кай» принадлежали к высшим слоям общества. Раз в месяц женщины ходили в гости друг к другу, а мать брала меня с собой, предоставляя прекрасную возможность посмотреть на их великолепные дома.
В те дни общение с иностранцами было для японцев чем-то особенным, а японки из «Надэсико-Кай» принадлежали к высшим слоям общества.
Среди домов, которые я посетил, мне особенно запомнился особняк в Хаяма – маленьком курортном городе рядом с Мисаки, примерно час пути на юг от Иокогамы. Тогда мне рассказали, что это владения императорской семьи, но сейчас кажется невероятным, что члена семьи американского военного пустили в дом императора, пусть и после оккупации. Наверное, особняк просто находился неподалеку от императорских имений. Именно в этом доме я впервые увидел татами. Из окон солнечных комнат на втором этаже было видно вершину горы Фудзи.
Запомнился также дом бывшего премьер-министра Сигэру Ёсида в Токио: огромная гостиная с кессонным потолком площадью в дюжину татами. Любимым же моим местом был небольшой комплекс из японских деревенских домов на побережье Мисаки, принадлежавших Линде Бич и ее друзьям. Я до сих пор отчетливо помню, как морской бриз раскачивает сосны на утесах в Мисаки.
Старые японские дома были не совсем обычными домами. У каждого дома была «программа» – он разворачивался перед человеком, как свиток, показывая себя поэтапно, часть за частью. Я помню первое посещение дома одной из женщин из «Надэсико-Кай». Высокие стены не позволяли рассмотреть ни одной детали интерьера снаружи. Мы зашли через ворота, пересекли сад, прошли через еще одни ворота и только после этого попали в гэнкан (бук. «скрытая преграда») – прихожую.
В гэнкан нас встречала хозяйка дома: сидя на коленях, она низко поклонилась, коснувшись головой татами. Мне казалось, что так приветствовать могут только королей. Я чувствовал, что вход в дом – это действительно большое событие. Пройдя по коридору, мы оказались в маленькой комнате, за которой следовал еще один коридор. В конце концов мы очутились в просторной гостиной – абсолютно пустой (за исключением цветов в токонома – нише в стене). Было лето, двери между коридорами и комнатами сняли, поэтому ветерок из сада гулял по всему дому. Тем не менее свет из сада не проникал почти во все помещения, в большой комнате с татами было темно. Это было таинственное место, удаленное от внешнего мира. Мне казалось, что я перенесся назад во времени – задолго до моего рождения. Это дом стал для меня тем самым «замком». Я понял, что Япония – место, где я хочу прожить всю жизнь.
В гэнкан нас встречала хозяйка дома: сидя на коленях, она низко поклонилась, коснувшись головой татами. Мне казалось, что так приветствовать могут только королей.
Мы вернулись в Вашингтон в 1966 году. После окончания школы в 1969 году я поступил на японоведение в Йельский университет. Однако я был разочарован программой. В то время японоведение касалось в основном экономического развития, правительства после революции Мэйдзи, «теории о японцах» (известной как нихондзинрон) и т. д. Я начал сомневаться, действительно ли хочу провести всю свою жизнь в Японии. Чтобы избавиться от сомнений, летом 1971 года я проехал автостопом по всей стране – от северного острова Хоккайдо до самого юга Кюсю.
На это ушло два месяца. Все вокруг относились ко мне очень хорошо. Это было прекрасное время для туристов. Японцы всегда относились к иностранцам как к существам из другой вселенной. Когда Япония стала открываться для внешнего мира, отношение к иностранцам начало усложняться, а не наоборот. За пределами больших городов в те дни я столкнулся с грандиозным интересом: меня расспрашивали о системе американского школьного образования, о моих родителях, о семье, об одежде, обо всем на свете. Бабушки дергали меня за волосы на руках, чтобы убедиться, что они настоящие, мужчины звали в публичные бани, чтобы воочию увидеть то, что они слышали об иностранцах. За эти два месяца я провел в гостинице лишь три ночи. В остальное время я жил у людей, с которыми знакомился в пути.
Я был впечатлен вежливостью японцев, но путешествие принесло мне и другие сюрпризы. Я впервые открыл для себя природу Японии. В 1971 году началось стремительное наступление модернизации на деревни, но по сравнению с городами им все еще удавалось сохранить свой старый внешний облик. Дорог было немного, горы целиком поросли старым лесом, над долинами стелился сказочный туман, изящные ветви деревьев покачивались на ветру, то открывая, то закрывая вид на скалы.
Территориально Япония лежит в зоне умеренного климата, но ее флора характерна скорее для тропических лесов. Кто ходил через горы Сикоку и Кюсю знает, что горы в Японии очень похожи на джунгли. Куда ни взгляни – влажные склоны, густо покрытые папоротниками, мхом и опавшей листвой. Когда я гулял по извилистым горным грунтовым дорогам, мне казалось, что я совершил путешествие во времени на сотни миллионов лет назад. Чудилось, что из тумана вот-вот вылетит птеродактиль.
Когда я думаю о природной красоте той Японии, у меня на глаза наворачиваются слезы. Богатые тропические леса с нежной местной флорой и вулканические горы делали Японию, возможно, самой красивой страной в мире. За последующие 20 лет ее природная среда изменилась полностью. Старые леса вырубили, посадив вместо них аккуратные ряды кедра. В этих кедровых рощах стоит мертвая тишина. Это глушь, в которой больше нельзя почувствовать дыхание жизни. В горах проложили дороги, а склоны покрыли цементом для защиты от эрозии, скрыв их красоту. Даже туман больше не стелется над ущельями.
В последнее время во всем мире наблюдается повышенный интерес к японистике, многие студенты посещают Японию. Они разглядывают сады Киото, полагая, что эти искусственные творения из четко выровненного песка и подстриженных кустов – и есть природа Японии. Но настоящая природа была когда-то таинственной и фантастической. Она была священным пространством, которое, как казалось, населяли боги. В синтоизме есть предание о «Ками-но ё» (Эпохе богов) – времени, когда человек был непорочным, а боги жили среди холмов и деревьев. Сегодня это предание возникает в качестве исторического комментария к изучению японской поэзии или в брошюрах, которые раздают в святынях синто. Однако еще в 1971 году существовали девственные леса. Тогда в них можно было ощутить присутствие богов. Эта природа – уже часть прошлого, но я сомневаюсь, что потерянная красота японских гор и лесов сотрется из моей памяти, даже если я доживу до восьмидесяти или ста лет.
