Киото полон маленьких сигналов опасности, которые непосвященный легко может пропустить. Вся Япония знает легендарную историю о бубудзукэ («чай на рисе»). «Почему бы вам не остаться на бубудзукэ?» – спрашивает хозяин дома в Киото, и это означает, что пришло время уходить. Когда вы настраиваетесь на волну Киото, комментарии вроде этого запускают в вас сигнализацию. На вашем лице улыбка, но внутри вашего мозга начинает мигать красная лампочка, горн трубит Ааоога, ааоога! и люди бросаются в укрытие. Предыдущая Хранительница Веры Оомото, Наохи Дэгути, однажды описывала, как следует пить чай в Киото. «Не выпивайте всю чашку, – говорила она. – Когда вы уйдете, хозяева скажут: “Они практически пропили наш дом и кров!” Но также не оставляйте чай нетронутым. Они скажут: “Как недружелюбно не пить наш чай!”. Следует выпить только половину чашки».
Мы вчетвером сидели на ковриках, уложенных возле токонома, когда две дочери дома внесли чай, сакэ, и, к моему удивлению, небольшой ужин (были задействованы еще более тонкие приемы. «Я подумал, что нам могут подать еду, – сказал Кавасэ – когда они спросили, как много гостей придет вместе со мной»). «Ужин» – это не совсем верное слово. Было лишь несколько маленьких очищенных картофелин, немного ломтиков говядины и чуточка бобов – скорее, создание ощущения ужина, нежели сам ужин. В Киото это называют «На один укус с половиной». Все блюда были выложены в простые белые керамические или оранжевые лакированные миски и подносы. Каждая деталь была с любовью продумана, вплоть до бусинок росы на зеленых палочках, сделанных из свежесрезанного бамбука – их специально охладили. В этом «ощущении ужина» я увидел источник кайсэки, официальной японской кухни, которую подают в дорогих ресторанах. Разница в том, что в кайсэки, как правило, сервировка более тяжеловесная и сложная, с дюжинами тарелочек и множеством декоративных предметов. А наш ужин был элегантным, но одновременно настолько простым, насколько это возможно. «Еда, которую подают в домах Киото, – заметил Кавасэ, – должна немного не доходить до того уровня, когда вы уже чувствуете, что должны написать благодарственное письмо. Иначе это будет казаться хвастовством».
«Не выпивайте всю чашку, – говорила она. – Когда вы уйдете, хозяева скажут: “Они практически пропили наш дом и кров!” Но также не оставляйте чай нетронутым. Они скажут: “Как недружелюбно не пить наш чай!”. Следует выпить только половину чашки».
Сгущались сумерки. «Музыка Гиона скоро начнется, – сказала старшая дочь. – Не могу представить, что я смогла бы жить в таком месте, где летом не слышно музыку Гиона». Этим она исключала весь остальной мир, даже большую часть Киото, оставляя себе лишь несколько кварталов. Она сидела в своем желтом кимоно, одна ее рука покоилась на колене, как рука Будды, другую она положила на татами, согнув пальцы – и тут я осознал, что мы говорим с принцессой. Она сидела на татами на тщательно выбранной дистанции от нас, повернувшись под определенным углом, и вела с нами вежливую беседу, причем порой ее слова пронзали нас до глубины души. Это была сама основа чайной церемонии: сочетание вежливости и обращения к душе. Но в чайных церемониях вежливость часто бывает удушающей; здесь же это был глоток свежего воздуха.
В комнате начало темнеть. Сестры вынесли из-за шторок сударэ японские свечи на высоких бронзовых подставках, и расположили их в ряд у стены, напротив складных ширм. Мы завороженно наблюдали за тем, как мерцают два женских силуэта в отблесках свечей. Подали чай, и я подумал: «Все вело именно к этому моменту. Сейчас я могу расслабиться, сидеть и наслаждаться». Но не тут-то было. «Чай, – прошептал Кавасэ, слегка толкая меня локтем. – Значит, пора уходить».
Такой была жизнь в домах старого Киото. Однако, несмотря на всю свою утонченность, люди Киото не были ни аристократами (за исключением горстки благородных кугэ, живших около дворца), ни владельцами крупных предприятий, как купцы Осака. Киото был городом лавочников. В начале XVII века власть перешла от Киото к Токио (тогда он назывался Эдо), и феодальные поместья в Эдо были в десять раз крупнее, чем матия Киото. С уходом от реальной силы и больших денег Киото превратилось в тихую заводь, центр таких ремесел, как прядение и окраска шелка, резьба по дереву, создание лакированных изделий. Определяющим для города стал тесно сплетенный мир тысячи мастеров.
Мой любимый ремесленник – это реставратор Кусака, который был моим гидом по антикварным аукционам Киото. Его мастерская находится в другой старой части города, недалеко от района гейш Гиона. Приближаясь к мастерской Кусака, вы проходите мимо магазина, где продаются бобы. Это типично для узкоспециализированного старого Киото: перед магазином стоят четыре подноса, демонстрирующие черные, белые, красные и фиолетовые бобы. И ничего больше. У мастерской Кусака вы в первую очередь замечаете ее витрину. На красной лакированной подставке стоит тыквообразная ваза, из горлышка которой грациозно выглядывает единственный цветок. Сбоку висит свиток, на котором причудливо изображен воробей. Витрина служит любимой игрушкой старого Кусака: он выбирает цветы, выбирает свиток, который идеально им подходит, и создает композицию, чтобы порадовать проходящих мимо горожан.
Сбоку висит свиток, на котором причудливо изображен воробей. Витрина служит любимой игрушкой старого Кусака: он выбирает цветы, выбирает свиток, который идеально им подходит, и создает композицию, чтобы порадовать проходящих мимо горожан.
Внутри магазина сидит Кусака, окруженный горами складных ширм и свитков. Я принес с собой каллиграфический свиток для реставрации. Еще никто не смог расшифровать мне, что там изображено, но Кусака без колебаний считывает архаичные формы. «Это один из Восьми видов провинции Оми», – сообщает он. Затем разговор переходит к реставрационным работам. «Эта каллиграфия сделана для чайных церемоний, так что полоски ткани сверху и снизу должны быть сделаны из шелка Такэямати», – говорит он и достает с полки отрезок ткани Такэямати, купленный двадцать пять лет назад. Это белая шелковая вуаль, в которую вплетены цветы, сделанные из золоченых бумажных нитей. Тема беседы расширяется, мы переходим на другие материалы, которые будет обрамлять свиток, на форму и лакировку торцевых деталей валиков, и т. д. По ходу дела Кусака рассказывает мне о «Восьми видах провинции Оми», которые, оказывается, представляют собой японскую версию китайских «Восьми видов рек Сяо и Сян». Кусака, которому сейчас пошел девятый десяток – истинный знаток.
Кусака – отличный мастер, но кроме него в Киото есть множество других первоклассных ремесленников. Наблюдая за процессом изготовления складной ширмы, можно увидеть, как функционирует ремесленный мир Киото. Сперва Кусака берет деревянную раму, сделанную столярами на заказ. На нее он приклеивает бумагу из Мино, используя клей, который делают в мастерской около станции Нидзё. Широкой кистью, купленной у изготовителя кистей на улице Тэрамати, Кусака разглаживает и выпрямляет рисунки, и укрепляет их с помощью новых слоев клея и бумаги. Затем он растягивает их на сушильных досках, покрыв соком хурмы, купленным в соковарне рядом с отелем «Киото». Около месяца спустя он снимает рисунки с досок, используя бамбуковый шпатель, который вырезал бамбуковых дел мастер. Потом Кусака относит рисунки к специалисту, и тот добавляет позолоту, используя материалы из магазина золотых и серебряных товаров на улице Оикэ, и растертые минеральные пигменты из художественной лавки позади гостиницы Таварая. После чего Кусака приклеивает рисунки на экраны и обрамляет их парчой, заказанной у ткача, который покупал краски для этой парчи у изготовителя красок. Наконец мастер лакировки покрывает внешние грани рамы, и Кусака устанавливает металлические крепления, приобретенные в магазине бронзовых товаров. Если бы речь шла о горизонтальном свитке, то еще нужно было бы обратиться к производителю коробочек, чтобы тот сделал подходящую коробочку-футляр из дерева павловнии, а потом попросить чайного мастера выполнить каллиграфию на крышке.
