Я говорил со множеством ученых, но не мог найти экспертов по ширмам хабоку; люди, чаще всего, не становятся экспертами там, где не существует примеров, или существует лишь один. Тайна все еще не была разгаданной.
Углубившись, я обнаружил, что история хабоку связана с «культурой Хигасияма» середины XV века. В 1467 году битва между враждующими самурайскими кланами, известная как война Онин, охватила Киото. В последующие десять лет хаоса столица была полностью разрушена, в результате чего в Киото выжила лишь горстка зданий, построенных до этой войны. Однажды в чайном доме Каика в Киото я повстречал пожилую женщину, и мы разговорились об антиквариате. «У моей семьи была замечательная коллекция антиквариата, но она вся погибла в последней войне», – вздохнула она. Я уже начал отвечать: «Но я думал, что Киото избежал бомбардировки во время войны», но прежде, чем я смог показать свое невежество, мастер чайного дома наклонился ко мне и прошептал: «под “последней войной” она имеет в виду войну Онин».
Война Онин, которую помнят полтысячи лет спустя, стала большим потрясением в истории Японии, уступая лишь поражению во Второй мировой. Киото превратился в обугленную пустошь. Все храмы дзэн были разрушены, аристократы кугэ бежали в провинции, а сёгун покинул центр города, скрывшись в Восточных горах Хигасияма.
Задолго до начала войны Онин учения дзэн о «небытие» и «пустоте» поселились глубоко в сердцах японцев. «Мир есть пустота, а пустота есть мир», – гласит знаменитый отрывок Сердечной сутры, которую даже по сей день японцы могут вспомнить наизусть. Однако «ничто» никогда не было чем-то бо́льшим, чем литературная выдумка; во время войны Онин, культурная элита Киото имела шокирующий опыт, впервые столкнувшись с пустотой.
«Мир есть пустота, а пустота есть мир», – гласит знаменитый отрывок Сердечной сутры, которую даже по сей день японцы могут вспомнить наизусть.
Художник Сэссю уехал в Китай в год, когда началась война, и по возвращении он привез с собой технику хабоку. Ее экстремальная абстрактность и спонтанность идеально отражала настроение отчаяния эпохи. Люди хотели нечто простое, нечто быстрое. Вместо крупномасштабных садов, требующих озер и высоких камней причудливой формы, они создавали небольшие песчаные сады. Плоские темные камни, разбросанные на белом песке, представляли собой трехмерный эквивалент «разбрызганной туши». В цветах предпочтение отдавалось нагэирэ («разбросанные цветы»), раскиданным в корзине, вместо татэбанэ («стоячие цветы»), формально оформленными в вазе. Со временем стремление к простоте породило идею ваби.
Концепция «пустоты» даже повлияла на популярные виды искусства, такие как Кабуки, где во время спектакля Додзёдзи строки из Сердечной сутры парафразированы для общего понимания: «Если кажется, что что-то существует, то этого нет. Если кажется, что этого не существует, то оно есть». Из войны Онин восстала культура абстракции, которая является основой японского современного искусства. Если бы в Японии была лишь яркая сторона культуры, то приезжим бы нечего было здесь изучать. Запретный город Пекина, дворцы Бангкока, Балийские танцы – другие места в Азии полны более удивительными видами, чем в Японии. Однако благодаря «встрече с пустотой» Япония развила искусство и ремесло необычайно простоты, что имело огромное влияние на мир.
Если бы в Японии была лишь яркая сторона культуры, то приезжим бы нечего было здесь изучать.
Вернемся к тайне складных ширм. Стиль больше напоминал Сэссю, чем сам Сэссю, но ширмы не были из его времени. Это указывало на работу школы Ункоку. Сэссю построил мастерскую Ункоку-ан в городе Хаги на побережье Японского моря, и его наследство стало известным как школа Ункоку. Тем не менее с годами художники Ункоку постепенно отошли от духа Сэссю и создали совершенно другую технику рисования; я не могу найти ни единого произведения Ункоку, которое было бы похоже на мои ширмы.
В этот момент я познакомился с Хосоми Минору. Его отец был предпринимателем в Осака, который занимался производством покрывал на заводе, расположенном к югу от старого порта Сакаи. Он начал коллекционировать произведения искусства после Второй мировой войны, и существует много историй о его резких осакских манерах. Однажды он узнал о продаже великолепной ширмы в Нагоя, которую продавец предлагал приобрести за 10 миллионов йен. Он проделал путь до Нагоя и дал продавцу пакет с восемью миллионами йен наличными. Продавец был так изумлен при виде такого количества денег, что он сразу отдал ширму. Старик Хосоми направился домой с ширмой, оставив продавца в замешательстве от того, что произошло.
Хосоми Минору продолжил дело отца, и сегодня коллекция Хосоми варьируется от буддистского искусства периода Нара до картин школы Римпа периода Эдо, и включает большое количество культурных принадлежностей особого назначения. Планируется строительство музея, но в данный момент Хосоми Минору остается последним частным коллекционером Японии. Зная о том, что коллекционеры зачастую знают больше, чем заведующие музеев, я направился за советом к Хосоми. Он был знаком с авторитетным специалистом, который хорошо разбирался в школе Ункоку и который узнал в ширмах работу художника Ункоку Тотэцу периода Эдо (1631–1683). Я также узнал, что хабоку почти без исключений выполнялся в маленьких масштабах. Моя пара ширм, по всей видимости, является единственным примером ширм хабоку, выполненных в стиле Сэссю.
Тем не менее тайна моих ширм была еще не до конца разгадана. Появилась еще одна проблема: во времена Тотэцу период Мурамати подходил к концу, и преобладающим направлением в культуре становился меркантилизм Эдо. Как Тотэцу мог создать произведение искусства культуры Хигасияма, когда период Хигасияма остался в прошлом? Это привело к тому, что я сфокусировался на изучении раннего Эдо, и обнаружил, что в этот период подводили итоги былой славы. Складывалось ощущение, что что-то было утеряно, и с ним пришло желание воссоздать дух Муромати. Результатом было то, что ранняя чайная церемония и загородный дворец Кацура, которые, хоть и принадлежали к раннему периоду Эдо, были исключены из жизнерадостного мира Кабуки: они больше относились к Муромати, нежели Эдо.
На самом деле, они были даже лучше, чем Муромати: ничего более совершенного, чем дворец Кацура, не было построено, пока культура Муромати процветала. Стиль Муромати был непринужденным и естественным – если камни вокруг храма не формировали четкий ряд, то ничего страшного. Однако с приходом Эдо такая непринужденность Муромати исчезла и превратилась в ностальгический сон. Перефразируя слова Дэвида Кидда, этот период был «моментом после славы». Чтобы его воссоздать, художникам Эдо необходимо было быть безгранично искусными, вплоть до того, что чайные мастера при Кацура медитировали несколько лет, прежде, чем укладывать каждый камень вокруг дворца. Работа Тотэцу была сделана в это время.
Был и другой факт о Тотэцу: он был третьим сыном в семье. Его старшие братья унаследовали школу Ункоку, но Тотэцу был изгнан. Глядя на карту Хаги тех времен, можно заметить, что братья Тотэцу жили внутри дворца, тогда как дом Тотэцу располагался за территорией. Это объясняет, почему он позднее не перенял стиль Ункоку, разработанный его семьей. Отверженный ими, он обошел их традиции и вернулся прямиком к основателю – Сэссю.
