– Это нечестно, мама, что мы им купили такие красивые подарки, а они нам – совсем ничего.
– Не страшно, зайчик.
Честно говоря, я тоже удивилась. Причем никто не сказал чего-то вроде:
– Ой, а мы вам ничего не приготовили, так неудобно.
Нет, все деловито открывали наши подарки, как будто это нормально. Получалось, что мы принесли подати, а не обменялись подарками.
Когда мы вернулись, Жоффруа уже давно был в кровати. Я не могла спать. Я все думала, что я полная идиотка. А вдруг он настоящий преступник, вдруг он сидел в тюрьме? Я поняла, что боюсь его, что не знаю, что за существо рядом со мной, что оно разговаривает как местная гопота, что в глазах его тупая злость и ярость, что оно, возможно, опасно. Я стала с ужасом искать его в гугле, боясь найти какое-нибудь заведенное дело. Но зря, конечно, такой мелкий шакал не будет нигде светиться.
Наутро я отправилась на работу, Роми осталась с Жоффруа, потому что школа еще не началась. Мы договорились, что он поедет в Бордо, а потом поживет у Гая. Я приехала на работу и поняла, что не могу работать и очень волнуюсь, что оставила с ним Роми. Я извинилась и поехала домой.
По дороге домой я позвонила Гаю. Мы долго говорили, Гай уверял, что Жоффруа очень меня любит. Я объяснила ему, что происходит на самом деле, как он бесконечно пытается затравить моего ребенка, я сказала ему, что очень благодарна за то, что он приютит у себя Жоффруа на несколько дней.
– А ты сегодня из дома работаешь? Я иду домой и слегка боюсь, – спросила я.
– Я из офиса сегодня, ты давай, не перегибай, но звони мне, если что.
– Окей. Значит, сегодня он поедет в Бордо, а потом вернется и поживет у тебя?
– Да, он мне очень помог, когда я валялся и не мог двинуться, так что я без проблем его приму. Давай, держись там.
Мы попрощались. Я не знаю, верны ли мои инстинкты, но я нутром чувствовала страх. Когда я пришла домой и с Роми все было в порядке, я немного успокоилась. Жоффруа собирал шмотки. Злоба прочитывалась в каждом его движении.
Следующее утро было серым и очень холодным. Я, как всегда, встала рано и отвела Роми в школу, но по дороге на вокзал поняла, что мне неспокойно и я хочу видеть, как он собирается и уезжает. И я вернулась домой. Да, вот до такой степени я не доверяла человеку, за которого меня угораздило выйти замуж. Я села работать. Дом наш, без окон в гостиной, с серым, ободранным, оставленным Карин обеденным столом, с белесым затянутым небом в окошках, вырезанных в крыше, не был уютным, ничто вокруг не было ни мило, ни красиво. Я считала секунды, чтобы он уже поскорее ушел. Я с трудом заставляла себя обменяться несколькими словами с ним.
Наконец он был одет и собран. Вид у него был обиженный и жалкий.
– Ну пока… – сказал он.
– Пока, – выдавила я из себя и попыталась посмотреть ободряюще.
Он вышел из дома, и я выдохнула. Я стала звонить родителям, которые были осведомлены о том, что происходит. Мама с папой уселись перед экраном:
– Ну что там у тебя? Ты вся серая!
– Ну все, я его выпроводила.
– И ладно, что ты такая расстроенная?
– Да я не расстроенная, просто все это было нелегко.
– Ну, Юля, что ты хочешь, – завелась мама, – вечно ты влезешь в какую-то халэпу!
Так мама называет неприятности, в которых человек сам виноват, уж не знаю, из идиша это или нет.
– Мама, это не то, что мне нужно сейчас услышать.
– А что я могу еще тебе сказать?
– На самом деле много чего, ну да ладно.
– А кроме Роми ему еще что-то не нравилось? – спросил папа.
– А этого недостаточно?! – вскинулись мы с мамой.
– Ты не расстраивайся, главное, работай хорошо, честно, старайся. Работа – это главное, – сказала мама.
И я пошла честно работать, хотя сосредоточиться было очень тяжело. Вечером нас позвал в гости Гай, он с детьми устраивал сауну. У него было большое джакузи, и можно было всем вместе париться. Это было здорово и весело. У Гая в доме было намного легче и веселее, чем у Карин. Дети смеялись, мы с Роми не чувствовали, что надо ходить по струнке, и могли разговаривать не только полушепотом и смеяться тоже. Я вдруг почувствовала, как соскучилась по израильтянам и по ивриту.
Когда мы вернулись домой, к нам зашла Карин. Она решила вымыть посуду.
– Да что ты? Не надо. Зачем? – сказала я.
– Я хочу что-то сделать для тебя.
– Спасибо.
– Вы были у Гая?
– Да, было очень мило. Он очень добр к нам.
Она взглянула на меня, как будто метнула молнию:
– Не ходи туда, он психопат!
Она имела в виду не просто поход в гости, а чтобы я не вздумала встречаться с Гаем.
– Не волнуйся, это все просто по-дружески.
Карин ушла домой. Мы с Роми хотели насладиться наконец нашей свободой. Но мне без перерыва звонили подружки из Израиля. О состоянии дел я более или менее сообщала в закрытой группе подруг на фейсбуке. Наверное, это неправильно – посвящать такое количество людей в свои дела, но мне это было нужно. Да и какая разница?
Следующим вечером Гаэль позвала нас на ужин. Это тоже было приятно. Ко мне как будто возвращалась жизнь. Я уже представляла, как живу в Буасси без Жоффруа, как общаюсь с Гаем, Гаэль и Карин и как мне будет хорошо и спокойно.
Утром Жоффруа позвонил мне и стал спрашивать, что я решила. Я сказала, что решила разойтись с ним.
– Тогда я должен немедленно подать на развод, – заявил он, – к тебе могут прийти из префектуры и проверить. Увидят, что мы с тобой вместе не живем, и обвинят нас в фиктивном браке. Тебя-то просто выставят из страны, а меня могут посадить в тюрьму.
– Не неси чепухи, хочешь – иди подавай на развод.
– Конечно, найди себе другого лоха, чтобы его использовать!
– Ты вообще уже охренел? Пока.
– Так все? Ты меня бросаешь?
– Ты сделал все возможное для этого. Мне лучше без тебя.
Он трагически молчал в трубку, и мне надоело. Обычно, если приходится расставаться по моей инициативе, мне всегда жалко человека, больно за него, но в этом случае я была совершенно спокойна и хладнокровна. Я отключила телефон и спокойно продолжила свой путь на работу.
Но уже через день Жоффруа позвонил и сказал, что возвращается в Буасси, потому что в Бордо ему негде ночевать. Я позвонила Гаю и переспросила, можно ли, чтобы Жоффруа пожил у него неделю. Он подтвердил, что согласен.
От мысли, что Жоффруа опять заявится, меня начинало трясти. Я начала бояться выйти на улицу с собакой, отвести ребенка в школу. Это было какое-то инстинктивное животное чувство. Он никогда не угрожал мне, не бил, не толкал, но я чувствовала, что этот человек опасен для меня, я даже не могу объяснить почему. Возможно, из-за того, что я видела в его глазах, возможно потому, что я поняла, что это не обычный человек, который живет по привычным человеческим законам. Он жил за мой счет, грабил меня – женщину, которая одна растит ребенка. А когда, как ему показалось, я стала беспомощной и осталась одна, он решил, что может еще и сломать меня. Возможно, он пытался это сделать, понимая, что кормушка долго работать не будет и единственный способ помешать мне сбросить ярмо – это запугать меня и сломать мою волю.
