Этот человек вырастил ее, заботился о ней всю ее жизнь, научил всему, что знал сам, оберегал и защищал ее и обнимал перед сном.
Серафина стояла так неподвижно и тихо, что в какой-то момент засомневалась в том, что она снова живой человек, а не призрак. Чувствуя, как слезы обжигают глаза, она проговорила:
— Я вернулась, как только смогла, па.
Папаша замер, не смея ни обернуться, ни заговорить. Мгновение казалось, что он вообще ее не слышал. Точнее, не верил своим ушам. Потом он медленно повернул голову, словно прислушиваясь. И только после этого развернулся всем телом и посмотрел на Серафину.
Папаша смотрел ошеломленно, как верующий, которому явился ангел, и не мог произнести ни слова, потом улыбнулся, и его лицо сморщилось. Он вытер слезы и сказал:
— Ну иди и поздоровайся со своим папашей.
Она сделала несколько шагов, а потом с ревом бросилась к нему на руки.
— Прости, па, прости! Я не могла прийти, я пробовала и пробовала, но никак не могла! — всхлипывала она.
Папаша крепко прижал ее к своей бочкообразной груди, обхватил мощными руками и не отпускал долго-долго.
Серафина положила голову ему на грудь, обняла его дрожащими руками и глубоко, прерывисто вздохнула от счастья, потому что снова была с папашей. Она ощущала тепло его рук и слышала его дыхание. Это было чудо. Она чувствовала его, чувствовала по-настоящему, а он чувствовал ее.
А еще она чуяла запах его хлопчатобумажной рубашки, и машинного масла, и знакомый запах папашиного тела, перемешавшийся с запахами мастерской, и дубовых скамеек, и горящих углей в самодельной плите, на которой они готовили еду, и крошащегося каменного пола, и смазанного маслом металла молотков, отверток и других инструментов. Она была жива. И наконец-то, наконец-то, наконец-то в мастерской, в папашиных руках. Она вернулась домой.
Потом Серафина долго плескалась в теплой воде, смывая могильную землю и засохшую кровь, а после этого переоделась в простое чистое платье. Все это казалось ей верхом роскоши.
Они с папашей никак не могли поверить в то, что происходящее им не снится. Смотрели и не могли насмотреться, постоянно дотрагивались друг до друга, убеждаясь, что все это правда.
Папаша приготовил праздничный ужин из курицы с клецками под своим любимым соусом, жареной окры и овсянки с добавлением тепла масла и сыра. Серафина так проголодалась, что съела подчистую все, что ей положили, и еще попросила добавки. Прохладная вода в стакане, простая еда, но рядом с папашей — все казалось ей божественным наслаждением.
— Наконец-то хорошо поела, — с удовлетворением проговорил папаша, глядя, как Серафина выскребает дно железной тарелки.
— Просто очень вкусно, — честно ответила Серафина, но папаша просиял от радости.
За ужином он говорил — не на какую-то конкретную тему, а обо всем, от радости, желая показать, что все опять хорошо. Рассказывал, как чинил механизмы и решал ежедневные проблемы. Серафина всегде любила эти истории, в которых папаша представал скромным тружеником, с помощью молотка и отвертки преодолевающим любые невзгоды, а сегодня она слушала с особым удовольствием.
Девочка с трудом сдерживала себя: ей так хотелось сказать, что она видела чудесные волшебные огоньки, разбросанные по саду во время вечернего праздника, и сияющий в темноте маяк, который указывал ей путь домой. А как она гордилась своим папашей в парадном костюме, когда он с улыбкой смотрел на лампочки, изготовленные для летнего бала!
Позже, когда они мыли посуду, папаша заговорил серьезнее.
— Я понимаю, что тебе, может быть, тяжко говорить об этом сейчас, Сера, — сказал он. — Но что же происходило с тобой все это время?
Было очень непросто ответить так, чтобы он — да и все остальные — поняли и поверили, но Серафина сделала все, что могла.
Она была уверена: папаша знает о том, что ее мать — горнольвица. Но догадывался ли он, что и Серафина при желании может бегать на четырех лапах? Может, он и подозревал что-то, но явно предпочитал не думать об этом, так же, как о призраках и прочих созданиях ночи. Для папаши Серафина была его дочерью, обычным человеком, двенадцатилетней девочкой, которую он обожал больше всего на свете, и он не желал представлять ее как-либо иначе. Серафина не сомневалась, что для папаши будет шоком увидеть ее в облике припавшей к земле, рычащей, выставившей когти черной пантеры. Но все же он наверняка знал о том, что происходит в лесу глубокой ночью, поскольку много раз предостерегал Серафину, чтобы она туда не ходила.
— Ты помнишь наших старых врагов?.. — начала Серафина.
— Тех, которые отлавливали животных и держали их в клетках в сосновом бору несколько месяцев назад?
Она кивнула:
— Они вернулись, па, и напали на меня. Я была ужасно ранена.
По глазам папаши она видела, что ему больно это слышать.
— Они заперли меня в темном месте, и я никак не могла выбраться оттуда.
Он внимательно слушал рассказ дочери, а она говорила обо всем, что можно сказать, выпуская то, что сказать нельзя. Они прожили бок о бок всю ее жизнь, и Серафина понимала, что это не та история, которую папаше приятно слушать. Но он слушал очень напряженно, потому что хотел узнать и понять, что с ней произошло. Папаша так долго ждал и представлял, как она вернется, так долго молился об этом, что сейчас желал знать все в мельчайших подробностях. Он хотел, чтобы между ними сохранялась связь, чтобы они знали друг о друге все.
— Так, значит, это молодой хозяин помог тебе освободиться, — заключил он.
— Да, — кивнула она.
— Он впал в тоску, когда ты пропала, — проговорил папаша, давая ей на миг представить, как выглядела эта история с его точки зрения. — Хозяин и я, несчастные бедолаги, все время только и говорили об этом, соображая, что можно сделать для парнишки, но, по-моему, от этого легчало только нам двоим, но никак не ему. В конце концов он, видать, сам разобрался, что к чему.
— Думаю, да, — согласилась Серафина, но продолжать не стала. Она просто не могла обсуждать с папашей свое отношение к Брэдену. Чувства ее не поддавались никакому описанию.
— И ты, конечно, поблагодарила его за все, что он для тебя сделал… — заметил он на всякий случай, чтобы быть уверенным, что дочь сделала все, как положено.
Серафина закивала, давая понять, что поблагодарила и обязательно поблагодарит снова.
— А твоя мать? — спросил папаша. Он не был знаком с ней лично, но знал, что она играет важную роль в жизни дочери. — Ты успела повидать ее после того, как вернулась?
Серафине сразу стало грустно.
— Нет, — ответила она, — мама сейчас далеко, и я не могу до нее добраться.
— Надеюсь, с ней все в порядке, — заметил папаша, но было ясно, что он не знает, что еще сказать.
Серафина замялась. Она не знала, как лучше задать вопрос, который крутился у нее в голове с того момента, как выбралась из могилы. Никто не смог бы ответить на него лучше папаши.
