Наверное, они бы так и продолжали дрожать, если бы не режиссерские ноги, возникшие на уровне моих глаз.
— С первым разобрались, — донеслось сверху.
Что, простите?!
Я подтянулась на руках, забыв о дрожи, а заодно и о том, что чуть не утонула к драконьей бабушке, выскочила из бассейна.
— Совсем озвезденел?! — прорычала ему в лицо. — Я захлебнуться могла!
— Не захлебнулась же. Тем более что я был рядом.
Из эмоций во мне остались только невнятные, из слов — только нецензурные.
— Знаешь, когда ты рядом, — процедила я, — со мной постоянно случается какая-то хрень. Поэтому я лучше пойду.
О, проняло наконец-то!
Глаза сверкнули даже под очками, которые режиссер снял так, что чудом дужки за ушами не оставил.
— Ты вообще умеешь быть благодарной, Танни Ладэ?
— За что? За незабываемый полет вверх тормашками?!
— За то, что ты поплыла.
— Я бы поплыла и без этого, — прошипела, с трудом сдерживая адреналиновую дрожь. — Знаешь, в чем твоя проблема, Гроу? Ты считаешь, что тебе лучше знать, как лучше для всех!
— А твоя — в том, что ты представления не имеешь, чего хочешь сама! — прорычал он. — Бегаешь от меня с первого дня в ВИП-ложе, хотя давно пора себе признаться в том, что ты тоже меня хочешь, Ладэ. Но это слишком для твоего самозамкнутого мировосприятия.
Самозамкнутого?!
— Хочу? — вскинула брови. — Ага, хочу. Но в отличие от тебя я думаю головой, а не тем, что у меня в трусах. Все, счастливо оставаться!
— А ну, вернись, — прорычали мне в спину.
В ответ я вскинула руку со средним пальцем.
— Ладэ, мы не закончили! — Сильная ладонь обожгла плечо, пустив по телу сноп искр, но я так резко ее стряхнула, что они рассыпались в воздухе.
— Закончили, — сказала я. — Скажешь слово «контракт» — и в понедельник можешь не ждать. Все, Гроу, с меня хватит. Отвали! Просто отвали от меня, ага?
Я развернулась и влетела в прохладу коридора, ведущего к раздевалкам. С меня по-прежнему текло: с волос, с купальника, отовсюду. Я вспомнила, как делала эту дурацкую прическу, два часа на нее убила, обожгла палец и… от души врезала по шкафчику, а потом провела браслетом вдоль замка. Дверца распахнулась, возвращая мне сумку с одеждой.
Переоделась я быстро, отжала волосы и купальник, даже душ не стала принимать.
Промчалась мимом очешуевших администраторов, снова вылетела на жару, чуть ли не бегом по дорожкам, уводящим из аквапарка, и только у рукава подъема на аэроэкспресс остановилась, переводя дыхание. На миг представилось, что сейчас я могла бы идти между бассейнами (не плевать ли мне на всяких драконов), чуть не повернула обратно, но потом вспомнила, как меня стряхивают в воду, как она смыкается надо мной. Это его равнодушное: «С первым разобрались», — и едва сдержала идиотский порыв разреветься.
Да, только этого мне и не хватало для полного счастья.
Было бы из-за чего!
Пнув ни в чем не повинную плитку, я взвыла и поскакала на одной ноге до парковки таксофлайсов. Ненавижу Гроу!
Ненавижу, ненавижу, ненавижу!
Таксофлайс взмыл ввысь, в сторону удаляющегося аквапарка и горок я старалась не смотреть. Чтобы я еще раз, хоть раз доверилась этому… драконохмырю! Да пусть меня год непрерывной диареи поразит, если я соглашусь куда-нибудь с ним поехать по доброй воле. И его — если вздумает произнести слово «контракт» в сочетании с фамилией Ладэ.
— Высадите у супермаркета, — буркнула я, когда мы добрались до моего района.
— У «Шайн Флоу»? — уточнил водитель.
— Да.
Если долго слоняться между полками с тележкой — полегчает. Серьезно полегчает, особенно если случайно забрести в ряды холодильников и взять два литровых ведра с замороженным кремом. Одно — литтоновое, другое — шоколадное. А нет, лучше три, можно еще вот это, с камартовым фларом и орехами.
Расплатившись, я сгрузила покупки в сумку, выудила мобильный: пропущенных звонков не было.
Не очень-то и хотелось.
В лифте я прислонилась к стеночке, похлопывая себя сумкой по ноге и думая о том, что в кои-то веки в выходные можно будет завалиться спать. Как выяснилось, нельзя: стоило дверям распахнуться, моему взору представился не кто иной, как Диран Барт. То бишь мой отец.
Если день мог стать еще более радостным, он им только что стал.
Багровое папашино лицо выражало крайнюю степень негодования, и вскоре стало понятно почему: вальцгарды (говорила же, умнички!) отказывались пускать его на порог моей студии, и правильно делали. После смерти мамы он сбежал, оставив нас с Леоной на грани выживания, а единственная его попытка примирения и желание изобразить отца закончились в школе после ситуации с Лодингером одним коротким и емким: «Шлюха».
В общем, когда лифт явил нас друг другу, папаша изменился в лице, хотя что-то мне подсказывало, что он сам совсем не изменился. Просто если дерьмо засохнет и покроется коркой, внутри оно не перестанет быть дерьмом.
— Танни! Как я рад тебя видеть!
Вот я и говорю, совсем не изменился.
— А я тебя нет. — Попытка обойти его ни к чему не привела, потому что Диран шагнул мне наперерез.
— Нам надо поговорить.
— Не надо.
— Эсстерд Барт, вам ясно дали понять, что вас не хотят видеть. — Тяжелая рука Единички легла на плечо отца, и он раздул ноздри.
— Так и будешь прятаться за спиной Леоны?
Я глубоко вздохнула и сунула Единичке сумку с мороженым.
— Поставьте в холодильник, пожалуйста.
У меня получалось быть удивительно вежливой, а это значит, что дело дрянь. Лучше налет, чем вежливая Танни Ладэ.
— Вы уверены, эсса Ладэ? — спросил вальцгард.
— Да. И закройте дверь, — пресекая его возражения, добавила: — Если что, я заору и вы его пристрелите. Или скормите Бэрри.
Судя по тому как быстро вальцгард выполнил мою просьбу, ему мой настрой понравился. Зато Дирану он не понравился от слова совсем, его перекосило еще сильнее. Образ жизни, видимо, папашу не пощадил, потому что в светлые волосы въелась основательная лысина, лоб прорезали глубокие морщины, а уголки губ загнулись вниз. Даже странно представлять, что когда-то я называла этого мужчину «папа», а он подбрасывал меня в воздух и ловил.
До сих пор не представляю, что это было.
— Ишь как ты заговорила, — процедил он. — Когда за спиной сестра первая леди, несложно быть храброй, да?
— Сейчас у меня за спиной только воздух, — спокойно ответила я. — А у тебя дверь. Закрытая. Что, в общем-то, однозначно говорит о том, что тебе здесь не рады. И мне нужно не больше десяти секунд, чтобы четко обозначить одну позицию: я не хочу тебя больше видеть. Никогда.
