2. Ярче всего неполнота следствия подтверждается поведением хирурга, г-на Тальгеймера. Он отказался давать объяснения, сославшись на «профессиональную тайну». Закон дает такое право врачу. Но закон не обязывает врача пользоваться этим правом. Чтоб укрыться за профессиональную тайну, у врача должен быть, в данном случае, на лицо исключительный интерес. Каков же интерес г-на Тальгеймера? Не может быть и речи в данном случае об охранении тайны пациента или его родных. Дело идет, следовательно, об охранении тайны самого врача. В чем же может состоять эта тайна? У меня нет никакого основания подозревать г-на Тальгеймера в преступных действиях. Но совершенно очевидно, что если бы смерть Седова естественно и неизбежно вытекала из характера его болезни, то у хирурга не могло бы быть ни малейшего интереса или психологического побуждения отказываться отдачи необходимых разъяснений. Укрываясь за профессиональную тайну, г-н Тальгеймер говорит этим самым: в ходе болезни и в причинах смерти есть особые обстоятельства, выяснению которых я не желаю содействовать. Никакого другого толкования поведению г-на Тальгеймера дать нельзя. Рассуждая чисто логически, нельзя не прийти к выводу, что к ссылке на профессиональную тайну врач мог, в данных обстоятельствах, прибегнуть в одном из следующих трех случаев:
а) если б он был заинтересован в сокрытии собственного преступления;
б) если б он был заинтересован в сокрытии собственной небрежности;
в) если б он был заинтересован в сокрытии преступления или небрежности своих коллег, сотрудников и прочее.
Демонстративное молчание г-на Тальгеймера само по себе уже указывает программу следствия: надо во что бы то ни стало раскрыть те обстоятельства, которые побудили хирурга укрыться за профессиональную тайну.
3. Неясными, недостаточными и отчасти противоречивыми являются показания владельца клиники д-ра Симкова. Знал или не знал он, кто таков его пациент? Этот вопрос не раскрыт совершенно. Седов был принят в клинику под именем «Мартэн, французский инженер». Между тем д-р Симков разговаривал с Седовым в клинике по-русски. Именно благодаря этому сиделка Эйсмонт узнала, по ее словам, что Мартэн — русский или владеющий русским языком. Запись Седова под чужим именем была сделана, как отмечают сами документы следствия, в целях безопасности. Знал ли об этих целях д-р Симков? И если знал, то почему обращался к больному по-русски в присутствии сиделки Эйсмонт? Если он делал это по неосторожности, то не проявил ли он ту же неосторожность и в других случаях?
4. Д-р Жирмунский, директор клиники, считался, по сведениям полиции, «сочувствующим большевикам». Это в наши дни очень определенная характеристика. Она означает: друг кремлевской бюрократии и ее агентуры. Жирмунский заявил, что о действительной личности больного он узнал только накануне его смерти от г-жи Молинье. Если принять эти слова на веру, то придется заключить, что г-н Симков, который предупредил по телефону Жирмунского о прибытии больного заранее, скрывал от своего ближайшего сотрудника действительную личность «французского инженера Мартэна». Вероятно ли это? При сестре Эйсмонт Симков, как уже сказано, разговаривал с больным по-русски. Жирмунский знает русский язык. Или же у Симкова были специальные причины остерегаться Жирмунского? Какие именно?
5. «Сочувствующий большевикам» — это очень определенная характеристика. Следствие явно останавливается здесь на полдороги. В условиях русской эмиграции такое «сочувствие» не остается, в наши дни, платоническим. «Сочувствующий» становится, обычно, во враждебное отношение к белой эмиграции. Из каких рядов почерпает г-н Жирмунский своих клиентов? Общается ли он с кругами советского посольства, торгпредства и проч.? Если да, то в круг его клиентов входят несомненно наиболее ответственные агенты ГПУ.
6.0 политических симпатиях владельца клиники, г-на Симкова, в документах не сказано почему-то ничего. Это серьезный пробел. Тесное сотрудничество Симкова с Жирмунским заставляет предполагать, что и г-н Симков не враждебен советским кругам и, возможно, имеет в этой среде связи. Какие именно?
7. Д-р Симков является сотрудником медицинского издания «Эвр Шируржикаль Франко-Рюсс». Какой характер носит это издание: является ли оно делом блока французских врачей и советского правительства, или же, наоборот, от имени русской медицины выступают белые эмигранты? Этот вопрос остался без всякого освещения. Между тем не только полиция, но и младенцы знают, что под прикрытием всякого рода медицинских, юридических, литературных, пацифистских и иных организаций и изданий ГПУ создает свои укрепленные пункты, которые служат ему, особенно во Франции, для безнаказанного совершения преступления.
8. Нельзя не упомянуть здесь об одном в высшей степени важном обстоятельстве, на которое я позволяю себе обратить ваше особенное внимание, г-н судья. Г-н Симков имел, как известно, несчастье потерять в этом году двух сыновей, ставших жертвой обвала. В тот период, когда действительная судьба мальчиков оставалась еще загадочной, г-н Симков в одном из интервью, данных им французской печати, заявил, что, если его сыновья похищены, то это могло быть сделано только «троцкистами», как месть за смерть Седова. Эта гипотеза поразила меня в свое время своей чудовищностью. Я должен прямо сказать, что такое предположение могло прийти в голову либо человеку, совесть которого не была вполне спокойна; либо человеку, который вращается в смертельно враждебных мне и Седову политических кругах, где агенты ГПУ могли прямо натолкнуть мысль несчастного отца на фантастическое и возмутительное предположение. Но если у г-на Симкова существуют дружественные отношения с теми кругами, которые систематически занимаются физическим истреблением «троцкистов», то нетрудно допустить и то, что эти дружественные отношения могли быть, и даже без ведома г-на Симкова, использованы для преступления против Седова.
9. В отношении персонала клиники, начиная с г-на Жирмунского, полицейское расследование неизменно повторяет формулу о «непричастности» этих лиц к активной политической деятельности, считая, видимо, что это обстоятельство освобождает от необходимости дальнейшего расследования. Такой взгляд является заведомо фальшивым. Дело идет вовсе не об открытой политической деятельности, а о выполнении наиболее секретных и преступных заданий ГПУ. Агенты такого рода, подобно военным шпионам, разумеется, не могут компрометировать себя участием в агитации и пр.; наоборот, в интересах конспирации, они ведут в высшей степени мирный образ жизни. Однообразные ссылки на «неучастие» всех допрошенных в активной политической борьбе свидетельствовали бы о чрезвычайной наивности полиции, если бы за ним не скрывалось стремление уклониться от серьезного расследования.
10. Между тем, г-н судья, без очень серьезного, напряженного и смелого расследования преступлений ГПУ раскрыть нельзя. Для того чтобы дать приблизительное представление о методах и нравах этого учреждения, я вынужден привести здесь цитату из официозного советского журнала «Октябрь», от 3-го марта этого года. Статья посвящена театральному процессу, по которому был расстрелян бывший начальник ГПУ, Ягода. «Когда он оставался в своем кабинете, — говорит советский журнал об Ягоде, — один или с холопом Булановым, он сбрасывал свою личину. Он проходил в самый темный угол этой комнаты и открывал свой заветный шкаф. Яды. И он смотрел на них. Этот зверь в образе человека любовался склянками на свет, распределял их между своими будущими жертвами». Ягода есть то лицо, которое организовало мою, моей жены и нашего сына высылку за границу; упомянутый в цитате Буланов сопровождал нас из Центральной Азии до Турции, как представитель власти. Я не вхожу в обсуждение того, действительно ли Ягода и Буланов были повинны в тех преступлениях, в которых их сочли нужным официально обвинить. Я привел цитату лишь для того, чтоб охарактеризовать, словами официозного издания, обстановку, атмосферу и методы деятельности секретной агентуры Сталина. Нынешний начальник ГПУ, Ежов, прокурор Вышинский и их заграничные сотрудники нисколько, разумеется, не лучше Ягоды и Буланова.
