– Иди отсюда. Иди спать.
– Это твой любовник, мама?
– Я кому сказала?
Рыжая девчонка снисходительно усмехнулась – так взрослые смотрят на детей и их новые игрушки.
– Не трахайтесь здесь, бабушку разбудите, – сказала Анаис. – Знаешь, мамочка, он, конечно, симпатичный парень, но… это просто комикс.
– При вас у них дома случались конфликты?
– Что? – Егор Рохваргер глянул на Гущина.
– Конфликты между Викторией и Эсфирью, литсекретарем? Вы упоминали в прошлый раз.
– Они спорили. Но мало ли, это же бабские дела. Эта старуха Фира права качала, Вика тоже права качала. И старуха наушничала ее матери. Та начинала орать.
– А предмет спора?
– Я не помню. Я же говорю – я был там у них всего трижды. И очень короткое время.
– И все же постарайтесь припомнить хоть что-нибудь. Это важно.
– Честно говоря, меня лишь Вика интересовала. – Егор Рохваргер снова пожал плечами. – А старухи… кому они нужны?
– Но можно ведь почувствовать атмосферу – дружно в доме или тучи сгущаются?
– А разве со стороны это возможно? Для этого надо в доме жить.
– А Виктория вам не предлагала пожить у нее?
– Этого ее мать никогда бы не позволила. Да нам это было и не нужно. Мы не хотели никаких серьезных отношений. Мы просто встречались. А ночевали порой у меня на съемной квартире.
– Егор, их всех убили. Всех троих. И вашу Викторию тоже.
Егор Рохваргер молчал.
– Если есть хоть что-то, что запомнилось вам, вызвало… ну, пусть не подозрения, а дискомфорт… двусмысленность… странность. – Гущин внезапно сам начал волноваться. – Расскажите мне. Не молчите.
– Нечего рассказывать. Ничего такого не было. А Викину смерть я оплакиваю, уж как умею. Вот, прихожу сюда, в эту дыру, в «Горохов». Здесь многие вещи мне о ней напоминают.
Глава 24
Затмение
– Мы от Рохваргера мало что узнали, Федор Матвеевич, – заметила Катя на следующее утро. – Ну, были там в доме какие-то неурядицы между ними, склоки. Это семейное, житейское. Чисто женское. И я не понимаю, почему эти вещи для вас сейчас так важны. Вот сейчас, в данный момент.
Разговор происходил в кабинете Гущина, он с утра занимался накопившейся текучкой – дела управления уголовного розыска не могли ждать, и он погряз в бумажном море. Подписывал документы, читал и беспрерывно курил, наплевав на все внутренние главковские запреты на этот счет.
Катя явилась к нему сама, как только пришла на работу.
Гущин размашисто подписал какой-то документ. Не ответил. Катя решила зайти с другой стороны.
– Вы сильно похудели. Я не видела, чтобы вы что-то ели с тех пор, как мы обедали в ресторане с вашим приятелем-адвокатом. Вы изводите себя. Смерть Ивана Титова ужасна, трагична. Но она точит вас как червь. И я… я хочу, чтобы вы… ну, хотя бы на время прекратили казнить себя, перестали об этом думать. Федор Матвеевич, я ведь, может, больше вас в его смерти виновата. Но я… я вот такая черствая, черт… Я себе об этом думать просто запрещаю.
Он поднял на нее глаза от документов. Он и правда сильно похудел за эти дни.
– А о чем ты думаешь?
– О вас. Тогда там, в «Аркадии», была такая ситуация. И вы поступили абсолютно правильно в тот момент. И не загнали вы… мы… его как псы! Пусть его мать говорит что хочет, но я ей скажу: тут две правды. Ее против нашей.
– Правда плюс правда равняется смерть.
– Федор Матвеевич, я вас умоляю. Я не знаю, как сказать. А когда вы к краю обрыва подошли, я… Я вас умоляю! Пожалуйста. Ради нашей дружбы.
Она опустила голову низко. Не надо, чтобы он видел сейчас ее лицо, потому что…
Она не услышала шагов, но почувствовала, что он рядом.
– Тихо, тихо. Ну ты что… Ну-ка сядь. Катя…
– Я хочу, чтобы вы опять стали собой.
– Так я и есть я.
– Вы тень. Вы на призрака похожи.
Она робко взглянула на него. Гущин снова был взволнован и не мог это скрыть. Может, все же хоть что-то изменилось в результате этого разговора, сдвинулось там глубоко внутри с мертвой точки… с конечного пункта.
– Даже не выпили ни грамма вчера в этом чертовом баре.
– Сама же меня в прошлый раз отговаривала.
– А, – Катя махнула рукой, – чего вы меня слушаете?
– Но ты же мой друг, – он смотрел на нее серьезно.
Потом он вернулся за свой стол, заваленный бумагами.
– С поисками Лидии Гобзевой пока тупик. Мои сделали запрос в Плехановский, она ведь, по информации из ОРД, вроде как выпускница этого института была. Так она с третьего курса отчислена, это значит, ни через архивы института, ни через однокурсников ее не найти.
– Почему вы не хотите расспросить Эсфирь Кленову о событиях в Истре? – Катя вновь задала свой старый вопрос.
Полковник Гущин забрал сигарету из пепельницы, жадно затянулся и раздавил окурок.
– Ладно, – сказал он. – Хочешь Эсфирь сейчас, будет тебе Эсфирь. Поедем снова в «Светлый путь». К ней, к литсекретарю. Только ты там ни во что не вмешивайся.
Он равнодушно глянул на бумажное море на столе. И забрал ключи от машины. В следующую минуту Катя уже как на крыльях летела за ним по главковскому коридору.
Она и представить не могла, что это будет за разговор.
На «Трехгорке» и на Минском шоссе стояли в пробке. В лес, окружавший «Светлый путь» и «Московский писатель», словно добавили желтизны и багрянца в листву осенней палитры. И снова большие дачи встретили их замогильной тишиной.
В саду Первомайских домработница Светлана собирала облепиху в эмалированный таз с оранжевых кустов, покрытых шипами. Калитка оказалась опять не заперта, и они вошли свободно. И она молча наблюдала, как они идут через лужайку мимо гаража, поднимаются на парадное крыльцо, открывают дверь дома, лишившегося хозяев.
– Эсфирь Яковлевна! – громко окликнула старый дом Катя с порога холла.
Эсфирь в черном платье, в черной шерстяной накидке – в глубоком трауре – появилась на пороге кабинета Клавдии Первомайской.
– Снова вы.
– Убийство двух малолетних детей на Истре. Утопление. Двадцать пятое июля двадцать шесть лет назад, – сказал полковник Гущин. – Виктория и ее подруги – сестра Горгона и сестра Изида. Ангелина Мокшина и Лидия Гобзева. Оккультный Орден Изумруда и Трех. Кровавая оргия в лесу. Уголовное дело, допросы… Виктория в Истринском УВД у следователя. Только не говорите, что вы ничего об этом не знаете или у вас плохая память.
– Я пока не жалуюсь на свою память, полковник.
