– Какой адрес?
– Проспект Мира. Там ничего не было – там соседи с собаками гуляли. Никаких выстрелов. Я ничего не слышала! Это было где-то еще. Но я не знаю! Я вообще ничего не слышала, понимаете? И машину я со стоянки не брала несколько дней. А потом просто села – я внимания не обратила, она же грязная вся. А на заправке мужик-работяга мне в стекло вдруг стучит – эй, а ты знаешь, что у тебя на двери?
– Истринское дело всплыло вновь через двадцать шесть лет, – сказала Катя. – Обе ваши подруги мертвы. Убиты. И вас тоже хотели убить. Так что не молчите, сестра Изида. Вы должны мне все рассказать. Всю правду. Сейчас же. Здесь. Что случилось той ночью двадцать пятого июля? Как погибли дети?
– Я… я клянусь вам… я…
Лобовое стекло иномарки в этот миг внезапно взорвалось сотней осколков!
Катя не услышала ничего.
Ни звука выстрела.
Ни хлопка!
Лобовое стекло лопнуло, взметнув в небо дождь из острого стекла…
А в следующую секунду словно невидимая сила ударила сестру Изиду в грудь, и она, пронзительно вскрикнув, отлетела к капоту. Брызги крови! Они окропили Катю с ног до головы.
А потом подобно лобовому стеклу взорвалось боковое зеркало, в которое тоже попала пуля.
– На землю! Ложись! – крикнула Катя, сама при этом оставаясь на ногах, потому что… потому что от неожиданности и ужаса она…
Сестра Изида как-то нелепо взмахнула руками, ее голова дернулась назад, и она со всего размаха рухнула спиной под задние колеса машины. По тому, как она упала, потрясенная Катя поняла – сестра Изида мертва. Пуля попала ей в голову!
Катя медленно оглянулась, каждое мгновение ожидая, что следующая пуля сразит и ее.
Скамейка, на ней безумный Арнольд-Дачник, смотрит в пустоту, открыв рот, из которого течет слюна.
Дальше – сгнившая беседка, мангал.
Дальше – вытоптанная лужайка.
Еще дальше – лес, которым она шла…
Сумерки вечерние клубятся там… и стена леса безмолвная и темная.
Катя шагнула вперед.
– Ну, давай! – заорала она, сжимая кулаки. – Ну, где же ты? Покажись! Ну, давай, чего ждешь? Вот я! Стреляй!!
Тихо… как тихо на больших дачах…
Катя лихорадочно осматривала стену леса. Здесь на участке ворота закрыты. Тот, кто стрелял, попал на участок не через них. Там лаз в заборе…
Она сорвалась с места и ринулась туда, в лес, в самую чащу, где была та дыра, доски, что так легко раздвигались.
Наверное, это был самый абсурдный и глупый поступок в ее жизни, но…
Добежав до поваленного дерева, она остановилась, задыхаясь. Лес, чаща обступали ее со всех сторон. И вдруг в тишине хрустнула сломанная ветка. Катя обернулась на звук – он шел не со стороны лаза в заборе, он раздался гораздо ближе к дому, к месту, где она оставила Лидию Гобзеву!
Тогда она помчалась обратно. Сердце переполнял страх. Но она пересиливала себя. Ей хотелось кричать, звать на помощь. Но кто откликнется, кто придет на помощь в «Московском писателе»?
Не помня себя, выскочила на лужайку. Та же, прежняя картина в сгущающихся сумерках: гнилая беседка, стол, скамейка, на ней осовелый Арнольд-Дачник. Кошки на его коленях давно нет, она удрала с перепугу.
Но и никого нет больше.
Убийца не вышел на открытое место. Не явил себя им.
Катя бросилась к Лидии Гобзевой. Та лежала у задних колес, раскинув руки. Катя была готова к самому страшному, к тому, что пуля, выпущенная столь бесшумно, снесла ей половину черепа. На лице Гобзевой была кровь, однако пулевого отверстия Катя не увидела. Наклонилась к ней, зовя по имени, расстегивая куртку, пытаясь найти первую рану, схватила за руку, щупая пульс, и…
Слабый пуль бился!
Тогда Катя рванула дверь изрешеченной выстрелами машины, подхватила Лидию Гобзеву под мышки и начала осторожно поднимать ее. Она была тяжелой как камень, но Катя тянула ее из последних сил, взгромоздила на сиденье.
Сама села за руль.
К счастью, ключи торчали в замке зажигания. Вместо лобового стекла щерились осколки. Катя завела мотор, развернулась, отъехала назад и с силой разогналась, направляя машину прямо в запертые деревянные ворота – не было времени их открывать, искать, как там отпирается этот чертов замок.
Машина вышибла ворота исторической дачи Громыкина-Краснопятова с треском!
Осколки лобового стекла осыпались, Катя зажмурилась на миг, боясь, что стекло поранит глаза.
Лидия Гобзева рядом с ней глухо застонала.
Глава 26
Гильзы и пули
Больничный коридор, обшитый белыми пластиковыми панелями. Яркий свет, слепящий глаза.
– Ну вот что мне с тобой делать?
Катя сидела на больничной банкетке, бессильно привалившись к стене. Гущин расположился рядом.
На пробитой пулями машине она добралась лишь до КПП «Лукойла». Охранники высыпали к ней на улицу и сразу же вызвали «Скорую» и полицию. Полиция примчалась столичная, ведь поселок «Московский писатель» входил в их юрисдикцию. А Катя на «Скорой» повезла Лидию Гобзеву в больницу, каждую секунду страшась, что та умрет у нее на руках.
Но сестра Изида дожила до реанимации. Ее сразу же на каталке повезли на операцию. Кате сначала врачи даже и насчет ран ничего не сказали, такая была там запарка, горячка.
Гущин приехал в больницу следом. Он уже все знал – дежурный Главка был в курсе происшествий на территории Москвы и немедленно связался с ним, как только прочел на ленте-сводке новость о «стрельбе в «Московском писателе» на бывшей даче Громыкина-Краснопятова.
– Что мне с тобой делать? – повторил Гущин. – Такие номера откалываешь, такие сюрпризы.
Катя думала в этот момент – в общем-то трагический, судьбоносный – о пустяках. Удастся ли в химчистке удалить кровавые пятна с тренча из модного бутика, который она так любила надевать по осени. Он ведь весь заляпан кровью сестры Изиды. И еще Катя думала о том, какая она, наверное, сейчас страшная без косметики – в больничном туалете возле реанимации она смыла с себя и кровь, и весь марафет. И не было сил достать пудреницу и зеркальце, чтобы глянуть, как там и что в натурале.
Такие женские житейские мыслишки…
Но это и спасает в аду…
– Я просто хотела узнать у Александра Шапиро про Лидию Гобзеву. Кто мог предположить, что она и есть наша хостес – сливной бачок?
– Ты ее спасла, Катя.
– Я так испугалась, Федор Матвеевич. Я даже не пыталась убийцу задержать.
Гущин хмыкнул. Уж такие из вас «задержатели».
– Ты ее спасла, а сама жизнью рискнула.
– Убийца, кем бы он ни был, в меня не стрелял. Я там орала, как в фильмах: «Давай, выходи, вот она я!» Он не повелся на мою истерику.
