Большая стопка потрепанных тетрадей в клеенчатых обложках громоздилась на столе рядом с бронзовым письменным прибором.
Эсфирь Яковлевна отложила одну из тетрадей – седьмую сверху.
Она подошла к окну, открыла форточку. Поставила на подоконник пепельницу и зажгла сигарету. Курила, глядя в ночь на темный, перекопанный полицейскими сад. Вспомнила, как они – эти «маленькие мальчики» в форме – шныряли тут, в доме, как шустрые головастики. Как один снял с вешалки ее черную куртку и очень внимательно ее разглядывал. Ища на ней… что? Грязь? Ржавчину?
Эсфирь после того, как «головастики» убрались восвояси, поднялась наверх, в бывшую спальню своей хозяйки. Раскрыла платяной шкаф, полный ее вещей. Хотя спальней не пользовались вот уже десять лет, здесь все еще витал специфический старческий запах. В шкафу среди шерстяных кофт, кардиганов, старомодных пальто и траченных молью норковых и каракулевых шуб висел старый макинтош Клавдии из серого габардина, пошитый бог знает в какие времена еще в ателье, обслуживавшем жен Суслова и Подгорного. На старой ткани пыль и желтые полосы – следы глины. Эсфирь Яковлевна смотрела на них. Эта ветошь отслужила свой срок, пора и на помойку. А может, заберут в Литературный музей, как очки Чуковского и трубку Маршака?
Она улыбнулась – впервые за эти скорбные дни.
А сейчас в кабинете Первомайской улыбнулась вновь, вспоминая это. Глупые «маленькие мальчики» в форме… Неглупый, но злой и пристрастный полковник с разбитым лицом… даже не пристрастный, а страстный… Страсть живет в нем, но он давит ее в себе… в чем природа этой страсти? В желании оправдаться за гибель юноши, который умер во цвете лет по его вине?
Эсфирь с сигаретой во рту уселась за письменный стол и подвинула к себе тетрадку в клеенчатом переплете – ту самую, седьмую по счету от конца высокой стопки, если смотреть сверху.
Дневник… ее дневник…
Она раскрыла его на середине. Там, где сделала еще раньше для себя закладку.
К бронзовому письменному прибору на этом чужом столе теперь была прислонена открытка-репродукция – любимый талисман Эсфири.
Библейская Эсфирь с картины Рембрандта, охраняющая дом и народ свой…
А если нет уже дома, что охранять, милая?
Милая Фирочка…
В кабинет зашла Светлана Титова с мокрой тряпкой. Мазнула тряпкой по книжному стеллажу, стирая пыль.
Она подошла к секретеру. На его крышке Эсфирь сложила для сотрудников Литературного музея вещи Клавдии Первомайской, которые необходимо было переправить в музей в первую очередь.
Стопка правительственных грамот в алых сафьяновых обложках.
Альбом личных фотографий, где ни одной семейной, а все сплошь со знаменитостями пятидесятых, семидесятых, восьмидесятых.
Конверт с поздравительными правительственными телеграммами – начиная с семидесятипятилетия и кончая девяностопятилетним юбилеем.
Папка с черновиком стихотворения «Маленький мальчик».
Черный кожаный футляр с наградами.
Светлана Титова медленно, размеренными движениями стирала с него пыль.
Эсфирь Яковлевна смотрела на футляр. Прямоугольная коробка, обтянутая черной лайкой, потертой на углах. Внутри бряцали ордена и медали.
Но Эсфирь Яковлевна отлично помнила прежнее содержимое этого элегантного футляра. Внутри когда-то крепилось алое бархатное гнездо, в котором покоился пистолет с отделанной серебром рукояткой. Албанское подношение…
Пистолет покинул футляр. А бархатное гнездо Эсфирь Яковлевна выдрала из коробки своими руками. И наполнила футляр наградами своей хозяйки.
Полицейские при обыске награды просмотрели, но упустили самое главное.
А дьявол, как известно, в мелочах.
Глава 32
Костер и вода
Ни дождь не страшен нам, ни град, пока костер горит. На небе летний звездопад. Никто, никто не спит. Сидим с друзьями у костра и песенки поем, Придет рассвет, нам в путь пора, зимовье мы найдем! С друзьями – славная игра, Всю ночь петь песни у костра, Смотреть, как плещется вода, Не расставаться никогда! И не бросать друзей!
Клавдия Первомайская.
Песенка друзей из пьесы «Зимовье зверей». Действие 2
«Послушай наш разговор. За зеркалом», – Катя читала смс от полковника Гущина.
Она сидела в приемной вот уже час и не переступала порог его кабинета, где находились оперативники и Егор Рохваргер. С момента задержания в Египетском зале она Рохваргера больше не видела. Оперативники вывели его через служебный вход, набросив ему на голову его же собственный пиджак от смокинга, потому что на благотворительном вечере в Доме Смирнова присутствовала пресса и журналисты из кожи лезли, стремясь узнать, что же произошло и кого задержала полиция. Рохваргера посадили в машину Гущина, он сам сел за руль, оперативники набились туда битком. А Катя села в оперативную машину – лишь она и водитель.
За час в приемной она узнала мало подробностей. Хотя одну важную – никакого оружия, никакого пистолета при Егоре Рохваргере при личном обыске не нашли.
На его съемную квартиру на Мичуринском проспекте тоже сразу отправились с обыском. Но пока Катя не слышала, чтобы какие-то результаты впечатлили.
Не станет он пистолет, такую улику, дома держать…
И тусоваться пистолет не взял… был уверен, что недосягаем для нас, для Гущина…
Получив сообщение, она сразу направилась к специальной комнате для допросов подозреваемых, где одна стена представляла собой зеркало, снаружи выглядевшее панорамным обзорным стеклом. Как в боевиках. Там всегда работал при допросе видеорегистратор, имелись микрофоны.
Катя понимала – такой допрос Гущин должен провести сам, один на один. Но он дает ей возможность стать очевидцем… чего?
Триумфа? Раскрытия?
Оперативник распахнул перед ней дверь «зазеркалья». Включил громкую связь. Сам расположился за монитором видеорегистратора. Катя подошла к стеклу. Егор Рохваргер сидел на стуле за столом в этой голой комнате, похожей на офис. И стул, и стол прикреплены к полу намертво.
Рохваргер оглядывался по сторонам, задержал свой взгляд на зеркале. Умный… Его смокинг помялся. На белой рубашке – следы пыли. Черный кушак для смокинга на осиной талии. Костюм явно взят напрокат. Но так ему к лицу.
Вошел Гущин – без пиджака, в одной белой рубашке, тоже помятой в драке. Галстук совсем приспущен.
– По какому праву меня арестовали? – спросил Егор Рохваргер.
– Вас задержали в ходе оперативных мероприятий по делу об убийстве семьи Первомайских, еще двух потерпевших и двойного покушения на убийство.
– Ого! Ничего себе. А при чем тут я? Хотя полицейский произвол сейчас никого уже не удивляет. Любого могут схватить и уложить мордой в пол на глазах у всех. И вины никакой не надо.
