Глава 33
Разные подходы
Опустошение – это все, что Катя чувствовала. И еще изнеможение. Она знала – полковнику Гущину еще хуже сейчас. Если она приняла услышанное сразу, то ему необходимо было время на принятие всего этого. Полного краха. Тупика. И Катя решила дать ему время на осознание. До утра.
Она ушла домой, покинув «зазеркалье». Что там было дальше с Егором Рохваргером, вернули ли ему развязанный шелковый галстук-бабочку от смокинга, изъятый при личном досмотре…
Дома она не могла уснуть, ходила из угла в угол по квартире. Потом прилегла.
Опустошение…
Чувство такое, словно шарик сдулся…
Шарик голубой у меня над головой,
Сдулся прямо на глазах
И растаял в небесах…
Сказочница-стихоплетчица Клавдия Первомайская и здесь словно в воду глядела. Так уж ли плохи и бездарны были ее стихи?
В управлении уголовного розыска, когда Катя пришла туда, явившись утром в Главк, наблюдались великое скрытое волнение и тревога. Это в воздухе витало. Юный секретарь в приемной Гущина пребывал в смятении, в приемной собрались оперативники – все, кто помогал Гущину в этом деле неофициально. От них Катя узнала грозные новости: в восемь утра начальник ГУВД незамедлительно потребовал Гущина к себе на ковер – до него дошли детали «не санкционированной никем операции в Доме приемов Смирнова». Видимо, начальнику ГУВД успела уже позвонить целая армия жалобщиков из числа весьма влиятельных персон.
Оперативники шептались, как дети, горестно живописуя «разнос», устроенный Гущину шефом. «Боялись, что дело до увольнения дойдет», однако… Начальник ГУВД приказал Гущину «немедленно убыть в отпуск».
«У вас же остались неиспользованные две недели?»
Вот и проваливайте…
И никакого больше самоуправства, иначе…
– Он там, – шепнул Кате один из оперов, кивая на кабинет. – Просил не заходить. Вот уже полтора часа. Тишь, как в могиле… А вы, Екатерина, идите, идите! Загляните к нему вы, вас он не пошлет.
Он буквально подталкивал Катю к двери, и она подчинилась.
Окно в кабинете настежь. Холод, как на полюсе.
Гущин без пиджака, в одной измятой белой рубашке, небритый, сидел на подоконнике боком, как мальчишка, и курил.
Резко обернулся в сторону двери.
– Это я, Федор Матвеевич. Они меня гонцом выбрали.
Он отвернулся.
– Рохваргера отпустили?
– Да. Пальцы, руки, одежда, на предмет следов пороха, смазки… Проформа.
– Он вам сказал правду, Федор Матвеевич. Это было не убийство. Трагический несчастный случай.
Гущин молчал.
– И не имел он поводов для мести. – Катя подошла к окну и закрыла его. – Он эмоционально холоден, когда про двоюродных брата и сестру говорит, хотя и винит себя, но… видно же, что для него все далеко уже… там осталось, в детстве. Травма психологическая, рана, но она не кровоточит.
Гущин и на это ничего не ответил.
– И дело то в Истре следователь прокуратуры и начальник розыска Шерстобитов именно поэтому так скомкали, недокрутили. Потому что раскручивать было нечего, – продолжила Катя. – Сначала, конечно, такие обстоятельства ужасные. И показания маленького вруна… И эта оргия оккультная в лесу. Все улики, указывающие на сатанинский культ. А потом ничего. Никаких прямых доказательств на нашу троицу. Даже кратковременный арест сестры Горгоны не помог. А маленький лгун Егор в конце концов сознался во лжи. И рассказал правду. Но там ведь были только слова, слова… Поэтому следователь не переквалифицировал дело на несчастный случай, а приостановил. Хотя они с Шерстобитовым уже знали – ни Мокшина, ни Виктория Первомайская, ни Гобзева детей не трогали. И Шерстобитов еще через три года лично хотел в этом убедиться, когда в Кимры ездил к подросшему Егору Рохваргеру. Ну и убедился окончательно.
Гущин затянулся сигаретой.
– И никакого агента, инсайдера тоже не существовало. – Катя прислонилась спиной к подоконнику. – Вся наша версия оказалась ложной. Все распадается на отдельные фрагменты. И все – пустота.
Ноль реакции.
– Пройти такой путь, Федор Матвеевич… через такие испытания, чтобы упереться вот так опять в стену, – Катя решила продолжать свой монолог. – Не знаю. Я вообще теперь ничего не понимаю. А вы?
– Ключ в этом деле в оружии.
Она вздохнула про себя с облегчением. Рубикон пройден. Теперь оживет потихоньку… оттает…
– Как это – в оружии?
– Эксперт сказал – пистолет «беретта», старая. А мы знаем, что в доме Первомайских имелся старый пистолет. И, возможно, это была «беретта».
– Ходжа мог подарить Первомайской и «вальтер», и «смит и вессон». Мы же не знаем точно. И никогда уже не узнаем.
– Если не найдем.
Катя заглянула ему в лицо.
– Вы не отступитесь?
Он отрицательно покачал головой.
– А отпуск ваш как же?
– Есть еще немного времени, рапорт пока… контора пишет.
– Вы когда про «беретту» говорите, имеете в виду одного конкретного человека.
– Да, не скрываю.
– Но, Федор Матвеевич, мы же говорили с вами о ней…
– Это все могло быть цепью совпадений.
– То есть как это совпадений?
– Капитан Филипп Шерстобитов мог действительно застрелиться сам, уйти от позора с увольнением и оглаской его пристрастий к кокаину. Горгону-Мокшину мог прикончить киллер, нанятый ее бывшим – тем, кто сейчас в колонии. Там же выплаты пожизненные за увечье, а так нет ничего.
– А ее сломанные пальцы? Пытки?
– Она могла удариться, когда падала. Мы могли все это неправильно интерпретировать, потому что та наша версия нас ослепляла. И что в остатке? Убийство семьи Первомайских. То, с чего мы и начали наш путь.
– Но в Лидию Гобзеву дважды стреляли! И там гильзы совпали! Это то самое оружие!
– Кто нам сказал про Арнольда-Дачника? – Гущин обернулся к Кате. – Она. Эсфирь. Мы увязли в истринском деле. Она это поняла. И могла подкинуть нам такой след. Они же соседи по поселку. Думаешь, она не знала, куда все эти годы наведывается Лидка-оторва? Ты же сама мне говорила – если остается лишь дело Первомайских, ее можно рассматривать как подозреваемую.
– А капитан Шерстобитов? Он зачем-то ведь поднял из архива истринское дело! Зачем? Для чего ему надо было снова все это ворошить?
– Он был наркоман, он мог вспомнить – мало ли что отец ему об этом рассказывал. Мог под этим соусом у Горгоны деньги вымогать на наркотик. Мог и убить ее, столкнуть с обрыва, если она ему в деньгах отказала.
