И все будет похоронено. Весь этот кромешный ужас.
– Но я не хотел искать веревку в том вонючем подвале, – сказал Черный Лебедь. – Я испытал такой гнев там… Я не узнавал себя. Я лежал на полу весь избитый, голый. Раздавленный, оболганный, униженный… А потом я встал. Эта чертова дверь – я ее выбил, я сорвал ее с петель. Схватил на кухне топор и ворвался к ним. Была уже глухая ночь, и они спали вдвоем – он на ней, в ней… Он был вдрызг пьяный, он даже не успел обернуться. Она проснулась и завизжала, когда я его ударил топором. И еще раз. А потом ее. Лезвие ей лицо рассекло и череп.
Тихо как за дверью… словно все когорты ушли…
– Я их убил.
– Это состояние аффекта, – прошептала Катя. – Ты был в состоянии аффекта тогда. Несовершеннолетний. Она тебя домогалась. Тебя бы не осудили, если бы ты все рассказал сразу.
– Я тогда не знал таких слов. Я знал одно – я убил отца и ее, эту шлюху… И в тюрьму я не хотел. Когда я пришел в себя, начал думать. Нашел в подвале среди хлама старые солдатские сапоги. Надел трусы, надел сапоги. Забрал что нашел ценного – деньги, мамины украшения золотые… Раскидал вещи. В спальне и на кухне и так был разгром, когда он бил меня и волок в подвал. Я забрал топор и вышел из дома. Снял сапоги. Разбил окно в подвале снаружи – там такое было подслеповатое оконце у самой земли. Я пришел на берег реки. Засунул то, что взял ценного, в сапоги и бросил их в воду. Потом я взял топор и порезал себя здесь, здесь, здесь… Но это все было несерьезно. Я подумал – мне поверят лишь тогда, когда у меня будет на теле такая рана, что всех ужаснет. И они скажут – да, это дезертир его так… Так бьют, когда хотят прикончить. И я взял топор, размахнулся и ударил себя. Клянусь, мне в тот миг было все равно – останусь я жив или умру.
– Я знаю. Но ты же выбросил топор. Это было последнее, что ты сделал, перед тем как… умереть.
Он глянул на нее. На его губах появилась улыбка. И ей снова стало страшно.
Он мертвый… он давно уже мертвый… только мы все этого не замечали…
– Я и представить не мог, что там, на берегу, в ту ночь меня мог кто-то видеть, – сказал он очень тихо. – Что были свидетели. Что они видели меня. А потом она меня узнала… Через столько лет я попался ей на глаза опять. Стечение обстоятельств.
Тишина за дверью… Возможно, там, снаружи, они слышат их голоса… Возможно, считают, что я пытаюсь уговорить его сдаться полиции?
– Это случилось четыре месяца назад на вечере в честь юбилея нашего богатого клиента. Я не хотел ехать, но партнеры по нашей нотариальной фирме были все в разъездах за границей. И мне пришлось идти туда. Сестра этого толстосума когда-то пользовалась ее услугами… Оккультный орден. И решила пригласить ее по старой памяти – сейчас ведь снова они все обращаются тайком к астрологам, экстрасенсам, колдуньям. Гадают на кофейной гуще, что будет с ними и их деньгами…
Вечеринка проходила в ночном парке богатого поместья на Николиной Горе, где были накрыты столы для фуршета. Герман Лебедев в черном смокинге стоял в стороне и разглядывал гостей. Пил коньяк. И вдруг кто-то сзади коснулся его плеча. Он обернулся.
Перед ним было странное создание, закутанное в дорогой муаровый палевый палантин. Брюнетка, почти старуха – так ему показалось сначала. Лишь потом он понял, что эта женщина преждевременно состарилась. Ее словно пригибал к земле горб, который не могла скрыть дорогая шаль. Худые руки в перстнях и массивных серебряных браслетах, рот накрашен яркой помадой. Она щурилась и улыбалась ему, словно старому другу.
– Как ваша рана на боку? – спросила она низким, прокуренным, но глубоким и проникновенным голосом. – Неужто зажила?
– Простите… что?
– Рана вот здесь, – она протянула руку и указала на его бок. – Вы ударили себя так жестоко тогда на берегу… а топор ваш был такой острый…
Смерть в муаровой шали, горбатая смерть глядела ему прямо в глаза, облизывая языком ярко накрашенные помадой губы. Та, что упустила его в юности, но настигла сейчас…
– А вы возмужали, превратились в мужчину. Но я вас узнала. Такое лицо невозможно забыть. Редкая красота, мужественность… Даже через много лет вы узнаваемы. Я думала, вы умерли, а вы живы. – Горгона оглядывала его с ног до головы. – Вы обеспеченны, успешны.
– Я не понимаю…
– У вас сейчас такое лицо, словно вы увидели что-то потустороннее, – она усмехнулась. – Но я не дух тьмы, я лишь их проводник порой… А вы… что же вы такое, Герман? Видите, я узнала ваше имя здесь у гостей, порасспрашивала о вас, после того, как увидела и узнала.
– Кто вы такая?
– Я вам скажу. Я думаю, нам с вами надо кое-что обсудить приватно. Знаете, мне всегда было интересно, все эти долгие годы: а что же случилось на берегу Истры той июльской ночью? Этот удар топором… Мне всегда казалось, что у этой драмы была какая-то прелюдия, возможно, тоже трагичная, а? Нет? Или да? Демоны? Демоны ночи? Что же вы молчите? Мы видели вас тогда ночью. Но мы никому ничего не сказали, потому что сами тогда попали в страшную передрягу и едва не сели в тюрьму. Так что я сохранила все это в тайне. Но я испытываю сейчас великое искушение покопаться во всем этом детально, узнать, навести справки там, в этой Истре, спросить у демонов… Что, интересно, я узнаю? Или, может быть, вы, как человек умный и богатый, удержите меня в границах моего любопытства?
– Да, – сказал Черный Лебедь. – Нам надо с вами это обсудить. Я готов… это обсуждать. Все ваши условия.
– Я в тот первый раз откупился от нее, от этой Ангелины Мокшиной, – сказал Лебедев Кате. – Заплатил. Но и я, и она знали, что это лишь первый взнос. Меня жгло, как каленым железом: она сказала тогда «мы вас видели». Значит, был кто-то еще, кто знал. Пока она тратила мои деньги, я ринулся на поиски. Выдернул этого нарика – он, этот мент, был мне знаком, я пользовался его услугами раньше в интересах нашей фирмы, он за деньги оказывал услуги типа детективных – кого-то разыскать, кого-то выдернуть, припугнуть. Я с Истрой не порывал связей в этом плане… Он за плату нашел дело в архиве, сказал, что его вел когда-то его отец, тоже служивший в органах. От него я узнал фамилии двух других – подруг Мокшиной. О матери Виктории Первомайской – детской писательнице – много писали в связи с ее столетием. Все было в открытых источниках. Третью мне пришлось долго искать, но я нашел ее через Викторию – они, оказывается, все еще общались. А Мокшина опять мне позвонила и потребовала еще денег – мол, врачи, процедуры, подорванное здоровье… Я согласился, сказал, что хочу даже открыть счет на ее имя в банке. Нужны реквизиты и нотариально заверенная доверенность. Она клюнула, сказала, что лечится в санатории в Пушкино. Предложила приехать туда. Я изучил окрестности. Там такие глубокие карьеры – то, что нужно. Мы встретились в парке санатория после ее процедур. Я ее оглушил, затащил в машину и привез в лес. И там уже мы поговорили с ней по-другому.
– Ты ей руку сломал, пальцы, сведений от нее все добивался, пытал ее. – Катя знала – не следует ей такого говорить ему, когда у него в руках клинок.
