– Я просто не рассчитал силу. Я не хотел ее калечить, я ведь ее убить собирался. Стереть. С рукой – это случайность, – он смотрел на свой стиснутый кулак. – Она мне все там выложила. Про них – про Викторию и Гобзеву. Виктория была с ней на берегу. Гобзевой они тогда ничего не сказали – Горгона уверяла меня, но я ей не верил. Пусть она давно с ними не общалась, но Виктория могла ей рассказать про парня с топором. Я не верил и тому, что Горгона видела все той ночью, я подозревал во всем этом какой-то подвох, но она сказала мне, что у нее природный дар – она видит в темноте, как хищник… Она умоляла меня отпустить ее, клялась, что никогда меня больше не потревожит, прекратит шантаж. А я свернул ей шею. Привез к карьеру и сбросил с обрыва. А перед этим обыскал тело, забрал ее мобильник. Там не было телефонов тех двоих. Она и правда с ними не поддерживала отношений. Ну, потом настал черед этого капитана. Я у него вместе с делом из архива за деньги попросил достать оружие, ну, самодел. У них там этого добра полно, они знают, где приобретать. Объяснил ему – мол, на фирму нашу адвокатскую наезжают, надо припугнуть кой-кого. Он мне позвонил, сообщил, что достал ствол. Я его не мог оставить в живых. Его отец вел то дело, и он сам его прочел, значит, знал. Если бы до него дошли сведения о гибели Мокшиной в карьере, он бы связал как дважды два ее смерть со мной. И это был бы камень на моей шее пожизненный, шантажист номер два, ему же наркота требовалась постоянно. Мы встретились тоже в парке. Он мне ствол показал, забрал деньги. Пока он объяснял, я ему косяк раскурил. Он расслабился совсем там, в машине, а я прикинулся дураком таким – мол, с оружием совсем не дружу. И он достал тогда свой табельный. Он его с собой возил по старой оперативной привычке, хоть это и нарушение. Я восхищался – да, это вещь, это не самопал. И взял его, словно рассмотреть хотел. А он травы так накурился, что отдал мне его легко, еще смеялся. Я ему выстрелил в висок. Остальное дело техники. Суицид наркомана. Я искал третью – эту Гобзеву. А к Виктории Первомайской сам решил не лезть. Она же видела меня, хоть и способностями такими не обладала, как Горгона, но все же могла меня узнать с ее слов. По телевизору много болтали о ее матери, что они живут в этом знаменитом поселке, про семью упоминали. Я навел справки и узнал, что ее внучка Анаис – внебрачная дочка одного типа, который недавно умер… богач из Ниццы… Я им домой позвонил от имени его юристов, сказал, что отец оставил ей именной платиновый оплаченный сертификат на посещение «Аркадии». И в наш клуб я отправил мейл от имени их фирмы, чтобы ее приняли. А сертификат я сам приобрел через перекупщиков, замел там все следы. Я подумал, что, если внучка будет у меня на глазах в клубе, я к матери сумею подобраться, не афишируя себя. Я так считал. Ну а потом… потом я…
ПАУЗА.
– Потом произошел тот случай с Иваном Титовым, когда ты защитил Анаис, – сказала Катя. – И долго, очень долго ничего не происходило с ними… Два месяца минуло после убийства Горгоны и капитана. А ты их не трогал.
– У Мокшиной и этой третьей не было никого. А у Виктории были мать и дочь, – Лебедев смотрел мимо Кати. – О старухе много писали, все, все вытаскивали на свет. Дочь могла ей рассказать. И эту историю тоже бы вытащили, сделали бы достоянием прессы. Я не мог этого допустить. И Анаис могла знать об этом… от матери, от бабки… Но я… я тогда просто не мог…
– Чувство к Анаис. Не говори, что его не было в тебе. Не лги сам себе!
– Чувства… даже сильнее, чем я думал… я не справлялся с этим… Она, Анаис… так у нас с ней вышло неожиданно для меня… Я дал себе слово, что она не пострадает. Что с ней ничего не случится.
Они вновь оказались в какой-то нереальной звенящей тишине. Кате, обессиленной, оглушенной, терзаемой страхом, духотой, неизвестностью, казалось, что они вообще переместились в какое-то иное измерение. Снова в Зазеркалье?
Эта тишина за дверью не сулила ничего доброго.
Катя боялась думать о том, что грядет.
А в это время полковник Гущин стоял в холле перед чином Нацгвардии – в форме без опознавательных знаков и погон, прибывшим вместе со спецподразделениями в клуб «Аркадия». Через панорамные окна клуба полковник Гущин видел, как спецназ выгружается из закрытых черных машин, как они достают свое оборудование, готовятся. Офицер без опознавательных знаков вел себя как хозяин положения, командующий операцией. Не тратил времени на разговоры с полицией, сразу приказал привести клубную охрану и потребовал от них подробный план здания – схему всех коммуникаций. Особенно его интересовала схема вентиляции и воздуховоды.
Гущин видел, как спецы гвардии изучают эту схему. Вот спецназовцы начали выгружать из своих машин баллоны с желтой эмблемой.
– Вы здесь уже три часа, полковник, – сухо упрекнул офицер – большой чин. – И ничего. Воз и ныне там.
– Он запросил время на раздумье.
– Он идет на переговоры?
– Он просил время…
– Я вас спрашиваю – он идет на переговоры? Выдвигает условия сдачи и освобождения заложницы?
– Нет.
Офицер его не слушал, приложил к уху мобильный, отдавая короткую команду. Спецназ поволок баллоны, помеченные желтым, в здание, скрылся в коридорах «Аркадии».
– Не делайте этого, – сказал Гущин.
– Вы своей выжидательной тактикой ничего не добились. Нельзя вечно быть пассивным, идти на поводу. С этого момента это уже наша юрисдикция.
– У нас здесь полицейская операция.
– Безрезультатная, – оборвал его чин Нацгвардии. – И я много старше вас по званию, полковник. Я вообще могу вас и ваших подчиненных удалить отсюда, – он помолчал. – Мне доложили, что он – сын генерал-лейтенанта внутренних войск Богушевского.
– Так точно.
– Когда такие фигуранты встают на нашем пути, полиция отходит в сторону, полковник. Занимайтесь своими ворами и налетчиками. А таких, как он, предоставьте нам.
– Не делайте этого! Заложница тоже может погибнуть, и вы это знаете!
Чин Нацгвардии глянул на него. А затем отвернулся и начал отдавать по мобильному сухие, четкие, короткие команды.
Полковник Гущин вернулся в коридор возле оружейной комнаты, проинструктировал всех своих сотрудников. Гвардейцы уже глушили сотовую связь в «Аркадии» и ее окрестностях, но он сумел дозвониться до коммерческой «Медицинской лиги» и попросил прислать в клуб «Скорую-реанимацию» с самым лучшим оборудованием, если возможно, с аппаратом вентиляции легких. А потом им всем поступил категоричный приказ покинуть коридор и отойти на террасы – на свежий воздух.
– Я хотел забрать ее. Забрать Анаис. Уехать с ней куда-нибудь. – Лебедев повернулся к Кате. – Я убеждал себя, что даже если она знает, я ее сумею убедить, подчинить. Из всей ее семьи только мать будет жертвой, потому что я не могу ее оставить в живых – это вечная угроза. И старуха – бабка – была мне не нужна, я уверял себя, что даже если и она знает, то… ну, кто ей поверит? Старческий бред. Анаис любила старуху. Она говорила мне об этом. А потом стряслась катастрофа. Я и правда плохой стрелок. Я пытался догнать третью из них, Гобзеву, на дороге ночью, я стрелял по ее машине, целился в нее и промахнулся. Навстречу ехала полицейская машина, и я вынужден был бросить погоню, свернуть. Я был в панике. Эта баба наверняка увидит следы от пуль, возможно, им уже известно о смерти Горгоны. Они с Викторией перепугаются. Обратятся в полицию. Я не мог этого допустить. Я струсил. Я спасал свою шкуру.
