– И явился к ним домой убивать их всех, – сказала Катя. – Это ведь Анаис впустила тебя в тот вечер?
– А что ты ожидала от человека, убившего своего отца? – Черный Лебедь повысил голос. – Что он пожалеет девчонку, с которой спал?
– В которую сам влюбился! Давай рассказывай, не молчи. Я и это хочу знать! – Катя тоже почти кричала на него. – Или тебе самому страшно вспомнить?
– Я увидел Анаис здесь, в клубе, и сказал, что хочу познакомиться с ее родными. И она обрадовалась. Сама пригласила меня в пятницу. И вечером я пришел к ним. Да, это она мне открыла. Ее лицо, такое счастливое… Она шепнула, что все дома. И мама… Я ей сказал, что хочу с ее матерью поговорить о нас. И она указала мне на дверь. Я вошел – она… ее мать сидела ко мне спиной с рюмкой, она пила. Она даже не успела оглянуться, я выстрелил в нее несколько раз. И на выстрелы прибежала Анаис… Я… Я даже в этот миг не хотел… Но она закричала так громко, всплеснула руками. Она кричала, плакала, звала мать, я двинулся к ней, но она шарахнулась от меня, как от чумы, и бросилась на кухню, а оттуда к входной двери. И я догнал ее и выстрелил. И еще раз. Она упала… Смотрела на меня… Я выстрелил еще раз. В глубине дома кричала старуха. Я выбежал в коридор и увидел ее в инвалидном кресле в дверях ее комнаты – она услышала выстрелы. Увидела меня с пистолетом, развернула свое кресло и назад в кабинет. Я попытался выстрелить в нее, но у меня руки тряслись… И пистолет… его заклинило. А старуха все кричала, проклинала, звала на помощь… Голос, как у старого сверчка. Я хотел, чтобы она замолчала. Я ударил ее какой-то бронзовой штукой по голове. Схватил с ее стола. Кресло опрокинулось, она упала, но хрипела, она была жива. И тогда я ударил ее снова. Рванул на кухню, где оставил Анаис… Она умерла…
Катя видела, как при этих словах он провел по острию клинка ребром ладони. Глубокий порез… кровь закапала на пол… Притупит ли эта ничтожная телесная боль то, что он пытается заглушить в себе?
– Я хотел застрелиться там, над ее телом. Но пистолет заклинило. И в этом судьба мне отказала. Инстинкт самосохранения… Я не застрелился, я начал заметать следы, как и тогда в июле. Хотел, чтобы подумали, что это был взлом. Я стер свои отпечатки пальцев с бронзовой скульптуры. И двери выбил на террасе. И ушел через них. А перед этим запер входную дверь изнутри. В общем-то, мне это было уже не нужно. Но инстинкт… инстинкт выживания, он силен во мне. Мне даже не нужна была уже смерть этой третьей. Но я хотел ее прикончить лишь потому, что это из-за нее мне пришлось стрелять в Анаис. Я ее отыскал там же, на даче, в этом их «Московском писателе», через несколько дней… Пистолет заклинивший я к тому времени привел в надлежащий вид, хоть и не слесарь. Ну что, услышала всю мою историю? Что же ты не смотришь на меня? Прячешь глаза? Посмотри, посмотри, какой я. Изнасилованный мальчишка – убийца, выросший последним подонком. Славная компания, чтобы вместе нам отправиться в ад? Ну же, взгляни на меня… Я, наверное, теперь твой до гроба. Что же ты отворачиваешься? Ты же пожалела меня в начале моей истории. «Это состояние аффекта… тебя бы не осудили…»
– Кто тебе сказал, что я тебя жалею? – спросила Катя. – Нет. Могу понять. И то не все. И ты не жалей сам себя. Вот это все, все пышные декорации, – она указала на витрины с коллекцией оружия. – Мечи, шпаги, сабли… Рыцарство, искусство фехтования, честь, доблесть… Ты думаешь, это лучшая твоя часть? Посмотри, кто твои жертвы, Лебедев, – горбатая калека, столетняя старуха, две женщины и девушка, в которую ты влюбился… И мне жалеть тебя?! Ты думаешь, что умрешь здесь красиво? Они начнут штурм и ты встретишь их здесь с саблей в руке? Не мечтай! Ты слышишь?
– Что?
– Ничего. Тишина. Ни звука. Знаешь, что это означает? Что там никого нет за дверью. Место очищено. Мы уже здесь несколько часов. И ты не идешь на переговоры. Ты мечтаешь умереть здесь с клинком в руке, как воин. Хоть в этом подняться над судьбой. Но никто не даст тебе этого шанса. Здесь уже гвардия, судя по времени. Жандармы. У них свой протокол. Никакой жалости ни к кому. И на рожон они под твою саблю в этот глухой бункер не полезут. И снайперы их никчемны. Здесь закрытое помещение. Видишь вентиляционные отверстия? Здесь, там, там… Они не станут тебя штурмовать. Они просто закачают газ сюда. И мы… мы с тобой, Лебедев, даже не поймем, что произошло. Мы просто окажемся в состоянии той самой знакомой тебе клинической смерти. Они задушат нас тут газом, как крыс, эти жандармы. А потом вскроют дверь. Тебе никто уже не даст шанса вернуться с того света второй раз. Ты умрешь. А меня на «Скорой» потащат в больницу в реанимацию. Откачают или нет – вопрос удачи и случая. Все дело в концентрации газа… Ее так трудно рассчитать, это все как организм справится… Может, откачают, может, и нет. Но не будет у тебя славы в последнем бою, когда один против всех. Не будет у тебя красивого конца… Ничего уже не будет, Черный Лебедь…
Он слушал эту мертвую тишину.
Потом обернулся и взял пистолет с сумки-чехла.
Катя не смотрела на него больше. Ладно, пусть так… Так даже быстрее… Короче путь…
Что-то с глухим стуком упало на пол у ее ног. Она вздрогнула.
Это были ключи.
– Уходи, – сказал он.
Она медлила. Потом потянулась к ключам, каждую секунду ожидая выстрела или удара саблей.
Он держал пистолет в руке.
Катя поднялась на ноги, ключи были у нее. Она направилась к железной двери. Она ожидала выстрела – в затылок, в спину. Или он все же саблей…
– Дай мне две минуты, – сказал он.
Она замерла у двери. Потом вставила ключ в механический швейцарский замок.
Выстрел!
В оружейной запахло пороховым дымом. Катя… она… она была жива…
Топот за дверью, шум, гул, отрывистые команды… В дверь что-то бухнуло. Они услышали выстрел! Они там опять все… И Гущин…
Она оглянулась назад. Его отбросило выстрелом к стене. Из простреленного виска – тонкая алая струйка крови. Четкий, четкий, твердый ясный профиль на фоне серой стены.
Черный Лебедь…
В дверь полицейские лупили кувалдой, послав к черту и гвардию, и их дьявольский протокол. Что-то орали… Как музыка их крики и брань!
Катя повернула ключ в замке. Дверь распахнулась. Полиция… Бронежилеты, шлемы из пластика, оружие на изготовку… Как на той картине Бэнкси на выставке. Только вместо лиц-смайликов – черные пятна.
Кто-то из полицейских подхватил Катю. Она не могла говорить – лишь указывала назад. Они ринулись туда, где он лежал. А ее передавали из рук в руки…
Кто-то укутал ее одеялом? Зачем?
Полковник Гущин… Катя на всю жизнь запомнила его взгляд – там, в этом коридоре, забитом полицейскими, которые, встав плотной стеной, не пускали к оружейной нацгвардейцев. Гущина оттеснили, подхватили волной – туда, на место происшествия, в оружейную, осматривать, работать. А Катю эта волна унесла в другую сторону.
