– Так что за слова были про норку? Почему ты решила, что я что-то там строю? – подозрительно спросил Долбушин.
Рина пожала плечами:
– Да так… Само как-то вырвалось! И кстати, не делай такое лицо! Оно у тебя врущее и одновременно дико правильное, как у стюардессы, когда она учит пассажиров поддувать спасательные жилеты и свистеть в свистки. Понимаешь: спасательные жилеты! А мы летели над континентом! Внизу были только тундра и сопки!
Долбушин отодвинул Рину от окна и, подойдя сбоку, задвинул шторы.
– Не светись! – буркнул он. – За квартирой следят люди Тилля. Впрочем, и мои люди следят за Тиллем, так что и Ингвар сейчас не торчит у окон.
– Что у вас стряслось? Опять поссорились? – спросила Рина.
Долбушин пошевелил губами:
– Рабочие будни. Тилль ищет виноватых в том, что у него отняли кабана, но почему-то вдали от Гая, потому что Гая боится.
– Разрыв шаблона, – отозвалась Рина. – Но ведь подводная лодка под Москвой – это не от Тилля?
Долбушин поморщился.
– С Тиллем я и сам разберусь… И не лодка это, а бункер… Ты должна уйти из ШНыра! – внезапно выпалил он.
Рина моргнула, не понимая, с чего это он вздумал шутить. Отец стоял растерянный. Слова про уход из ШНыра вырвались у него, видимо, случайно. Он планировал произнести их в другое время и в другом месте – как финал логической цепочки, к которому нужно было подвести Рину.
– Мне уйти из ШНыра? Сейчас, когда в ШНыре все так хорошо? – недоверчиво повторила она.
– Историки уверяют, что 21 июня 1941 года тоже все было замечательно. Суббота, лето, завтра выходной… – мрачно отозвался Долбушин.
Длинное худое лицо отца вдруг показалось Рине чужим и холодным.
– И что со ШНыром не так? – спросила Рина враждебно.
Долбушин покосился на перевернутые чертежи:
– Не могу тебе сказать. Пока не могу.
Его нежелание открыть карты показалось Рине подозрительным.
– Значит, ты собираешься рассказать все Кавалерии? Ну, что я твоя… родственница? Чтобы она прогнала меня из ШНыра? – выпалила она.
Долбушин провел рукой по лицу. Был у него такой жест отчаяния, означавший, что все, приехали.
– Что за бред?! Включи свою логику, Аня! Зачем мне рассказывать что-то Кавалерии, когда я могу не пустить тебя в ШНыр прямо сейчас?
Рина вспыхнула:
– Ах так!.. А ну пусти!
Прыгун Лиана у нее не забрала. Рина метнулась к стене, но Долбушин оказался быстрее и загородил календарь спиной. Рина шагнула влево – и он туда же. Она вправо – отец повторил ее движение. Чем активнее Рина пыталась добраться до календаря, тем энергичнее он ей мешал. Они словно танец журавлиный исполняли на кухне, при этом не касаясь друг друга.
– Пусти!
– Да погоди! Выслушай хоть меня! Скоро в ШНыре станет очень опасно! Возможно, и ШНыра никакого уже не будет!
Рина застыла, собираясь дослушать, но тут Долбушин попытался поймать ее за запястье. С его стороны это была большая неосторожность. Главное, что он должен был делать, – не отходить от стены. Рина метнулась вперед и ласточкой, точно в воду, нырнула в настенный календарь.
Глава девятая
Минутка бесценного времени Альберта Долбушина
Все в этом мире может существовать только в фокусе нашей любви. Вот я два месяца не поливала садик перед окном – и ива засохла, а остальное заглушила крапива. И с остальным так: пропало что-то из фокуса любви – и все, нет его больше.
Кавалерия
Когда Рина нырнула в настенный календарь, Долбушин сгоряча бросился за ней, но забыл, что отдал свой прыгун Лиане и лишь ударился коленом в стену. Выругался. Вернулся к столу и сердито смахнул с него все чертежи.
Неужели в бункере можно спастись от эльбов? Это лишь форма самообмана. Он пытается доказать себе, что что-то еще контролирует, хотя на самом деле сдулся и сдался. Долбушин поднял с пола бумаги и поджег их от газовой конфорки. Потом, морщась от запаха гари, стал ходить по кухне, натыкаясь на табуретку, которая будто специально путалась у него под ногами.
Долбушин думал, что с каждым годом все сильнее теряет смысл своего существования. В юности ощущения были острее. ШНыром он был непритворным. А потом, когда слился с закладкой, его держала на плаву любовь к слепой жене. Когда человек страдает, он все-таки мыслит и развивается.
«Страдание – да ведь это единственная причина сознания!» Эту фразу Достоевского его слепая жена повторяла так часто, что Долбушин ее хорошо запомнил.
Теперь же все как-то выцвело. Долбушин еще к чему-то стремился, но глобально уже ничего для себя не хотел. Весь фокус его существования сосредоточился на счастье дочери, как и стареющий Тилль перетекал в двух своих сыновей, похожих на дубовые пни.
«Моя проблема в том, что я не умею жить для себя! Сейчас я живу для дочери, но дочь взрослеет и начинает от меня защищаться», – размышлял Долбушин.
Кто-то открыл дверь кухни и постучал в стекло уже открытой двери.
– Что? – спросил Долбушин, по дыханию и легким шагам узнав Лиану.
– Ну и вонь! – Лиана поморщилась, окидывая умным взглядом кухню и убеждаясь, что Рины в ней нет. – Все мое детство бабушка жгла в туалете бумажки – и теперь прямо детством дохнуло! Что, бункера больше нет? Ну и правильно! Если это существо хочет уничтожить ШНыр, вашу дочь, весь мир, а заодно и меня любимую (это я так, в скобочках говорю!), почему бы не попытаться что-нибудь сделать?
– Рогрику не вырваться, – зачем-то сказал Долбушин.
Лиана опять постучала по стеклу.
– А зачем тогда Гай затеял поиски подходов к хранилищу? Погрезить о временах первошныров? – вкрадчиво спросила она.
Долбушин усмехнулся:
– Ты как Белдо на недавней встрече. Вылитый Дионисий Тигранович в юбке!
Лиана обиделась:
– Ненавижу юбки! У меня их всего-то… раз, два, три, четыре!.. ну не будем считать… Так что, Белдо все это так и озвучил Гаю? Ну что я сейчас сказала?
– Нет. Но представь, что во время совета на военном фрегате, когда адмирал обещает королю полную победу, в каюту вошла бы бывалая корабельная крыса и начала бы деловито собирать свои пожитки.
Лиана собрала губы в трубочку. Мимика у нее была такая живая, что часто мысль во всей своей протяженности выражалась на ее лице скорее, чем Лиана успевала ее произнести.
– И вы тогда решили тоже их пособирать? Я имею в виду несостоявшееся строительство бункера?
Долбушин сердито остановился и за плечи развернул Лиану к себе. Плечи у нее были узкие, послушные и выгибались назад, как у гимнастки. Лиана стояла, замерев и высоко вскинув курчавую голову. Долбушин смутился, отпустил ее и открыл форточку, выпуская вонь от сгоревшей бумаги.
