Сияния закладки спутывались, будто кто-то закручивал веревку из двух разноцветных жил. Штопочка заторопилась. Она решила, что бросать закладку не будет. Боялась за инкубаторов и Родиона. Штопочка сделала несколько шагов – и вдруг мысли, до того ясные, забуксовали и стали путаться. У девушки закружилась голова. Легкие наполнились знакомой вонью болота. Штопочка закашлялась и внезапно увидела своего деда-циркача. В одной руке дед держал бич, в другой у него была бутылка. Бутылкой этой дед, ухитрившись не плеснуть, приветственно махнул внучке и, раскрыв объятия в том ласково-самоуверенном жесте, который в дни его молодости разбил немало женских сердец, направился к ней.
– Дед, ты же умер? – удивилась Штопочка, но удивилась легко и радостно, потому что дед был с ней. Какая ерунда! Конечно, он не мог умереть!
Всхлипывая от счастья, она двинулась навстречу деду, но кто-то грубо схватил ее за плечо. Она оглянулась и увидела берсерка. Левой рукой он крепко держал ее, а правой целился в деда из шнеппера. Штопочка завопила, пытаясь вцепиться берсерку в лицо ногтями, но не успела. Тот выстрелил. Дед-циркач, почти добравшийся до любимой внучки, сгинул в ослепительной вспышке.
Штопочка бросилась на берсерка, но тот обхватил ее руками и по-борцовски прижался к ней головой, мешая ей наносить удары. Одной рукой Штопочка била и царапала, другой ухитрялась беречь закладку.
– Все-все! Перестань! – зашептал он. – Перестань, родная! Все уже закончилось!
– А ну отпустил меня! Живо!
– Да отпущу я, отпущу! Только успокойся!
Штопочка в последний раз рванулась и, внезапно узнав голос Родиона, перестала наносить удары.
– Это был мой дед! Зачем ты стрелял? – всхлипнула она, шаря руками там, где только что схлопнулась пустота.
Родион вытер со щеки кровь:
– Ну и ногти у тебя! Да и родственнички хороши! Я не знал, что твой дед – растворенный с эльбом на шее.
– Что?!
– А ты не видела? Хромал к тебе, чтобы прикончить… Хорошо еще, хоть медленно хромал. Потому и дедом прикидывался, что упустить боялся.
Штопочка моргнула:
– Растворенные разве могут мороки насылать?
– Растворенные – нет, эльбы – да. Он паутинку выпустил. Она прям как леска блестела… Я думал, ты ее заметишь, а ты ее задела. – Родион торопливо перезаряжал шнеппер. Он опасался инкубаторов, которые не могли не видеть вспышки, однако к ним даже никто не обернулся.
Держа в руке чудом уцелевшую атакующую закладку, Штопочка метнулась к валуну. Щель была достаточной, чтобы протиснуться. Она хотела присесть и протолкнуть закладку внутрь, но не удержалась и прежде быстро заглянула. Стены без ясного перехода перетекали в потолок, и где-то там, в точке перехода, что-то шевелилось. А потом неизвестное нечто учуяло ее. В сосущей мгле что-то ожило, задвигалось, обжигая глаза и через глаза – мозг.
Штопочке почудилось, будто мертвенно-холодный зрак сверлит ее из пустоты. Сверлит до боли, до тошноты. Зрак этот интересовала не вся Штопочка во всей простой ее сложности, а лишь то в ней, за что можно уцепиться, чтобы ее уничтожить. Он препарировал, расчленял, он не нуждался в охотничьих паутинках, как рядовые эльбы. Даже не посылал изучающие уколы, заставлявшие Штопочку как-то отзываться, пугаться и тем самым что-то ему выдавать.
Штопочка видела жуткое прозрачное существо, внутри которого, как в бульоне, плавали проглоченные им инкубаторы, берсерки, боевые ведьмы. Они прекрасно сохранились, хотя и были окутаны какой-то слизью. Некоторые даже шевелили руками, и руки эти тянулись к ней.
Двинуться Штопочка не могла – могла лишь упираться ладонью в холодный камень, не давая втянуть себя в пещеру. И это было единственное, в чем проявлялась сейчас ее борьба. Родион с беспокойством окликнул ее сзади. Штопочка не отозвалась.
«Ну да. Я люблю его. Но сейчас мне на все наплевать. Сейчас взорвется закладка», – подумала она, охваченная мертвенным, тенями живущим зовом мрака. Наверное, это и называется отчаянием. Хлебнуть сосущей смерти – и утратить волю сопротивляться ей.
Спасение пришло к Штопочке, уже проигравшей и со всем смирившейся, с неожиданной стороны. Она вдруг испытала боль. Что-то коснулось ее ноги и, обжигая так, что Штопочка едва не заорала, протиснулось мимо нее в пещеру. Штопочка опустила глаза. Нечто слабо мерцающее, обмотанное не то тряпками, не то полосками серой кожи, торопливо заползало внутрь. Ноги у существа были короткими, а пальцы рук, ветвясь, тянулись следом точно древесные корни.
– Ага… дед мой самозваный! Ну здравствуй, дедушка! – прошептала Штопочка.
Один из корней застрял между коленом Штопочки и стеной, и Штопочке вдруг мучительно захотелось сырой капусты с грядки. Съесть ее целиком, со всеми листьями, даже с гусеницей, если та на ней сидит. Штопочка даже попыталась укусить каменную стену – потому что вдруг это не каменная стена, а замаскированная капуста? Лишь в кровь ободрав губы, она разобралась, что если все же это и капуста, то какого-то очень каменного сорта.
«Эльб уцелел во время выстрела! Родион попал только в растворенного», – соображала Штопочка. Ее мысли ускорились. История с капустой ее почти радовала, потому что выводила из мертвенности.
Штопочка видела, как карлик с пальцами-корнями устремляется в глубь хранилища. Некоторое время она еще различала его, потому что он слабо светился. Потом он столкнулся со страшным прозрачным существом, в котором шевелились фигуры, и Штопочка успела заметить нечто слоящееся, обвившее эльба.
Корень, заставлявший Штопочку вожделеть капусту, оборвался и повис. Оторванный от сожранного хозяина, корень подчинился Штопочке, и она сама сейчас управляла мечтами. И Штопочка вдруг увидела Родиона, который подхватывает ее на руки. И вокруг почему-то были сосны, а на щеках у Родиона не было его теперешней наждачной щетины. А еще Штопочка поняла, что ей совсем не хочется обрывать этот корень. Зачем? Пусть будут сосны, и Родион, и…
– Эй! Ты что, застряла? А ну вылезай! – раздался недовольный голос, и какой-то другой Родион, неромантичный, грязный, провонявший Подземьем и опять почему-то в ржавой щетине, просунувшись в щель, оторвал корень от ее ноги. Затем схватил Штопочку за шиворот и, как котенка из лужи, вытащил из хранилища.
Штопочка смотрела на этого Родиона с раздражением, точно на какого-то дальнего родственника, который, приехав без приглашения, разрушил всю ее жизнь. Небо исчезло. Исчезли и сосны. Остались лишь эльбы и дурацкая молочная коробка в руке, в которой что-то вспыхивало и потрескивало.
Штопочка пасмурно уставилась на молочную коробку, вспоминая, что это.
– Уводи инкубаторов! – велела она Родиону. – У вас двадцать секунд!.. И спасибо за сосны!
– За какие сосны?
– За такие… – Она коснулась его колючей щеки, так непохожей на ту воображаемую щеку, и начала вслух считать: – Девятнадцать… восемнадцать!
