«Паяц», – устало подумал Меркурий.
Но все же обиды на Верлиоку у него не было. Он вообще о нем не думал сейчас. Ему нужно было завершить одно дело, пока он совсем не ослабел.
Кривясь от боли, Меркурий показал Верлиоке пальцем вверх, а потом вниз. Поняв, что означает этот жест, Верлиока кивнул. Он понял, что Меркурий хочет набрать высоту для нырка, и обещал не мешать ему.
Меркурий быстро и плавно набрал высоту. Белый Танец, которому не нравилось соседство гиелы, сделал это легко и охотно. Слишком высоко Меркурий подниматься не стал. Головокружение усиливалось, воздуха не хватало. Рука, со стороны которой торчал болт, начинала неметь. Во рту была кровь.
Замедлив пега, Меркурий убедился, что высота достаточная. Выждал, осторожно сделал вдох – рана его заклокотала и запузырилась – и, ослабив повод, коснулся боков Белого Танца шенкелями. Мерин послушно помчался к земле. Расплывался поселок, бледнело небо, выцветали копытовские огороды. Даже его убийца Верлиока, торопливо уступивший пегу дорогу, показался таким же нестрашным, ненужным, картонным. Не верилось, что он мог кого-то убить. Как убить?! Зачем убить?! Смерти же нет!
«Декорация. Весь наш мир. Декорация», – подумал Меркурий, и мысль эта была ему радостна.
Крылья пега туго и бережно обхватили его. Коснулись его бедер, ног, мягко накрыли плечи. Казалось, что и сам Меркурий, жесткий, сильный, уставший человек, стал теперь крылатым. Понимал ли Белый Танец, что его седок ранен и едва держится в седле, или все происходило само собой, просто потому, что не могло быть иначе? Меркурий становился все плотнее, все сильнее сливался с пегом, крепко и любовно поддерживаемый его крыльями, как младенец, которого обхватили руки матери.
Однако не все его дела на этой земле были завершены. Внизу, в том месте, куда он падал и которое теперь укрупнялось, появилась выплавленная и скользкая борозда, а там, где она завершалась, шевелилась белая масса, над которой испуганной курицей метался пестрый, весь в разноцветных лентах берсерк, – Танцор, проклинавший теперь, должно быть, растерявшегося и слишком великодушного Верлиоку.
И сразу как прозрение к Меркурию пришел ответ. Сразу понятны стали и сгинувшие, притаившиеся в лесу джипы, и наплыв инкубаторов в Копытово, и два лучших воздушных бойца Гая, невесть что позабывших над старыми огородами. Не размышляя, Меркурий направил пега на извивающееся, пытающееся ускользнуть существо. Он не боялся ни за Танца, ни за себя. Какое создание болота могло теперь повредить ему, плотному, уже вдвойне нездешнему? Земля, скалы, огонь – все это было для него сейчас не опаснее, чем картинки чудовищ в детской книге. И червь это прекрасно чувствовал. В последний миг он успел отпрянуть, сжаться, скрутиться в кольцо, и пег лишь чиркнул его полусложенным крылом по боку.
Декорация лопнула, рассеялась, пропустила Меркурия – и он прорвался в Межмирье. И уже прорвавшись, понял, что кровь из носа так и не хлынула.
«Всего только и нужно было. Что получить. Болт. В грудь», – подумал Меркурий.
Впереди лежало рыхлое, мясной накипью пенящееся болото. Дышать было тяжело. Одно из легких Меркурия было залито кровью и уже, по сути, отказало. А зачерпывать дряблый воздух приходилось, и зачерпывать впрок, с усилием, иначе он не долетит.
И Меркурий заставил себя дышать, хотя каждый вдох причинял ему боль. Смутно различая проход в клубящемся месиве, он отпустил повод и отдался на волю Белого Танца. Тот, не привыкший распоряжаться своей судьбой, заметался было, но выправился и уверенно направился к тоннелю.
Болото кипело. Тоннель казался почти сомкнувшимся. Меркурий задыхался. Его шатало в седле. Дважды лишь влажное, пеной болота забрызганное крыло Белого Танца, мокрой тряпкой ударявшее его по лицу, приводило Меркурия в чувство. Паутинки десятками впивались в него. Меркурий видел жену, жалобно глядящую на него из болота. Видел берсерка, которого он однажды сшиб грудью коня, и как тот падает, раскинув руки. И руки эти пусты, в них нет оружия. Видел другие страшные свои поступки, ошибки, поначалу как будто не такие ужасные, но приводящие к страшным последствиям.
Заваливающегося Меркурия било крыльями пега. Повод он давно потерял и держался теперь за луку, как новичок. Чтобы не упасть, попытался обхватить пега за шею, но мешал торчащий в груди болт – чужеродное, непонятное добавление к его телу. Наконец Меркурий сумел обнять шею Белого Танца так, что оперение болта осталось с другой стороны.
Закрыв глаза, Меркурий прорывался сквозь тоннель и мычал от боли. Изредка, точно вспоминая о чем-то, он касался тыльной стороной ладони носа. Кровь не шла. Та кровь, что была в легком и что давала такой сильный железистый привкус, в счет не шла. Наконец впереди что-то забрезжило – крошечное, как искра, как точка света, – и Меркурий прорвался на двушку.
Увидел склоненные, невидимым гребешком причесанные сосны, вершинами показывающие ему верное направление. И послушно, как шныр-ученик, полетел к едва угадывающейся вдали Первой гряде. Летел, и с каждым новым взмахом крыльев ему становилось легче дышать. Рыхлая пена болота высыхала и таяла на шныровской куртке.
Ощупав снаружи карман, Меркурий проверил, на месте ли складной нож. Нож был нужен, чтобы перерезать подпругу, если не хватит сил ее расстегнуть. Потом, когда он уже совсем не сможет лететь, Меркурий собирался освободить Белого Танца от седла и уздечки.
Где-то сбоку мелькнул силуэт крылатого жеребца. Приглядевшись, Меркурий увидел в его седле двух всадников – Афанасия и какую-то девушку, и сообразил, что они летят сейчас к нему. Однако ни останавливаться, ни замедляться не стал. Ему надо было проскочить Первую, а если получится, то и Вторую гряду, пока он еще в силах.
«Надо. Попрощаться».
Той рукой, что еще служила, Меркурий обшарил карманы. Бумаги не нашел, но ему попался носовой платок. Меркурий развернул его на шее у пега и, касаясь того места куртки, где толстую драконью кожу пробил арбалетный болт, кровью нарисовал на платке круг и крест.
Высоко вскинул руку, давая Афанасию увидеть в его руке нечто белое, и отпустил платок на волю. Потом ускорился и не оборачивался больше: смотрел только на вершины скал Первой гряды, неощутимо светлевшие и приближающиеся.
Глава девятнадцатая
Эльб-карлик
Это я виноват! Я вырастил тебя пегасом, но не научил летать. А если бы ты был кротом, то был бы счастлив. Что нужно кроту? Не раскисший ход в земле и дождевые черви. Ты же кротовым счастьем счастлив быть не мог, а летать не умел и не желал.
Митяй Желтоглазый
В кабинете Гая была дверь в чуланчик. Гай при Арно открывал ее не часто, и теперь секретарь жадно всматривался туда. Ему казалось, что в чуланчике обязательно окажется что-то важное, первошныровское, прошедшее с Гаем через века. Но пока Арно видел лишь, что в чуланчике довольно много оружия, хранившегося в большом небрежении, и стоит большой сундук, деревянный, с очень выпуклой крышкой.
