Опомнившийся Гай отскочил от взревевшей машины, хотя Долбушин о нем сейчас и не думал. Конечно, окажись Гай перед джипом, Долбушин сшиб бы его, но все же не Гай был его целью. И лишь сейчас, когда машина тронулась, в ее дверцу ударил первый болт, но не пробил, а лишь скользнул по ней со звуком кошки, которая, разыгравшись, пытается когтями взбежать по дверце холодильника.
«Китайский магазинный арбалет», – определил Долбушин.
Следующий болт дверь уже пробил, и его наконечник выглянул из пластика на две ладони выше колена Долбушина.
«А вот это уже что-то поприличнее», – подумал глава форта и, выжав газ до упора, направил джип по полю вдогонку рогрику.
Над джипом пронеслась гиела. Всадник ее, казалось, не совсем понимал, что ему делать с Долбушиным, но все же выстрелил в крышу кабины.
«Арбалеты – пусть. Лишь бы боевые маги не вмешивались».
Фары метались, выхватывая то перекошенные лица, то кусты. Рогрика Долбушин в этом мелькании сейчас не различал, но по боли, временами захлестывавшей его, понимал, что движется в правильном направлении.
«Ага! Значит, туда! Отлично!»
Джип прыгал на колдобинах. Долбушина мотало из стороны в сторону. В кузове, хватаясь то за крышу, то за крепления арбалета, болтался совершенно ошалевший Кеша Тилль, которому держаться было еще сложнее. Второго стрелка из кузова уже выбросило.
– Стреляй! – закричал Кеше Гай. – Убей его!
Кеша услышал. Выстрелить в Долбушина из закрепленного арбалета он не мог. Под таким углом арбалет не поворачивался, чтобы случайно сорвавшимся болтом не повредить водителю. Арбалет держался креплением, похожим на уключину весла. Кеша стал дергать крепление, пытаясь его сорвать. Стальной штырь не поддавался. Кеша пыхтел, выворачивая его, как медведь дерево. И лишь пять секунд спустя понял, что арбалет можно легко снять. Для этого надо лишь отвести пальцами фиксатор. Кеша подстерег момент, когда перестало трясти, и отвел его.
Тут джип опять мотануло, и Кеша повалился на спину, держа арбалет в руках. Он был нацелен точно в кабину, где за стеклом металась узкая спина Долбушина. Рогрик был уже где-то близко. Кричали, выпрыгивая из-под колес, прикрывавшие его берсерки.
– Стреляй! – опять приказал Гай. Голос прозвучал прямо в голове.
Все же Кеша выстрелил не сразу. Сложно вот так вот запросто взять и выстрелить в человека, которого знаешь почти с рождения. Хотя, конечно, в первые несколько лет жизни дети мало что помнят, да и у Долбушина явно были более интересные дела, чем утютюкать с диатезными перекормленными младенцами Ингвара Тилля.
Но все же общие воспоминания были. Не всегда Тилль и Долбушин враждовали. Порой у них случались перемирия, во время которых Долбушин приходил к Тиллю в гости, говорил что-то приятное его круглой, всегда в золоте жене, и дарил детям подарки. Так, в памяти Кеши всплыл ярко-зеленый игрушечный автомат с множеством мягких коротких стрел, которые он выплевывал одну за другой. Автоматик этот потом сломал завистливый брат Кеши Паша. О! Как чудесен был этот автомат! Чтобы стрелы вылетали, их надо было заправлять в шесть отделений, а потом передергивать затвор. И вот теперь почти из такого же автоматика – ну не из такого же, более сложного, но в чем-то очень с ним схожего – нужно было послать болт в спину Долбушину.
– Ну! – страшно крикнул Гай. – Чего ты ждешь?!
Боль от крика, прозвучавшего не в ушах, а сразу в голове, соединилась с болью, которую послал рогрик. Кеша перекосился лицом, на миг сделавшимся плаксиво-виноватым, и… спустил курок. В момент выстрела арбалет, нацеленный точно в центр спины Долбушина, вдруг приподнялся чуть выше и влево, словно кто-то несильно толкнул снизу руку Кеши. Кеша потом много раз прокручивал этот момент в памяти и не понимал, как такое могло случиться. В упор же почти стрелял!
Болт со стальным трехгранным наконечником, выпущенный из мощнейшего арбалета, пробил заднее стекло, легко прошил спинку сиденья и врезался Долбушину в правую лопатку. Бронежилет пробит не был, но удара не смягчил.
Главу форта отбросило на руль и ударило головой о переднее стекло. Долбушин потерял сознание. Нога слетела с педали газа. Джип начал медленно снижать скорость. Фары выхватили впереди небольшой овражек, почти рытвину. Управляй Долбушин машиной – он легко объехал бы препятствие, но сейчас джип должен был перевернуться. Поняв это, Кеша схватился за край кузова и неуклюже, как жаба, выбросился наружу.
Джип въехал в овражек, перевернулся, некоторое время побарахтался как жук – и застыл. Зонт Долбушина лежал в машине, застряв между пассажирским сиденьем и дверью. Внезапно кто-то заглянул в стекло и дверь как будто слегка приоткрылась, высвобождая зонт. «Как будто» – это потому, что все происходило неуловимо быстро. Потом на краткий – но все же на очень растянутый для нее миг – в машине показалась рука, чуть помешкала у зонта, но потом сомкнулась на нем – и они исчезли одновременно: и зонт, и рука.
Из близко расположенных кустов высунулись две головы. Триш и Ерш вытащили Долбушина из машины. Триш снял куклу, чтобы пощупать ему на шее пульс.
– Жив! Разве мой бронежилет не чудо!
– А вдруг у него амнезия? – спросил Ерш. – Головкой-то хорошо ударился!
– Главное – чтобы он не забыл, где у него хранятся запасы псиоса! – хмыкнул Триш.
Не мешкая, оба оболтуса подхватили Долбушина на руки и, оценив расстояние до берсерков, полушагом-полубегом понесли его в кустарник. Два бешеных, только с виду безобидных носка прикрывали их отход.
Глава двадцать седьмая
Думай, голова, думай!
Порой мне кажется, что любовь – это способность прощать друг другу несовершенство, и ничего больше.
Кавалерия
Шныры сидели в корпусе игольного завода у бойниц, держа в руках тяжелые арбалеты. Непонятно было, куда они целятся. Просто в квадрат ночи с полоской леса. Изредка где-то далеко мелькала крошечная точка гиелы или доносились стертые расстоянием голоса и звуки машин.
И только тем виноват был этот квадрат ночи, что когда-то Митяй Желтоглазый, спасая наш мир, совершил здесь обратный нырок с несвоевременной, очень опасной закладкой. Сейчас вся эта территория была окружена ловушками первошныров. Родион и Макс постарались на славу. Насколько эти ловушки повредят рогрику, сказать сложно, но берсерков они от него на какое-то время отсекут, как автоматчики отрезают от танков прикрывающую их пехоту.
Рина потирала лоб пушкинским перстнем, дышала на перстень и велела себе: «Думай, голова, думай!» Но голова не думала. Или думала не о том. В нее лезли такие бредовые, такие ночные образы, что хотелось, отбросив арбалет, достать блокнот и начать писать. Теперь понятно, почему рассвет – лучшее время для творчества. Границы твоей личности не такие жесткие, ты откровенен, как бы чуть пьян, сон сливается с явью, накладывается на нее, фантазии смешиваются с реальностью – и то, что днем не прорвалось бы из ожестевшей души, легко прорывается на бумагу или на монитор.
