П. 7.4. Исполнение Гимна в старых редакциях, а также черновых вариантах приравнивается к самовольному искажению. ‹…› П. 9. Непочтительное, нарочито неверно интонированное или сопровождаемое неподобающей мимикой и жестами исполнение Гимна рассматривается в свете ст. 17.10 КоАП «Нарушение порядка официального использования государственных символов Бибердорфа» и ст. 6.26 КоАП «Оскорбление общественной нравственности путём организации непристойного публичного мероприятия». ‹…› П. 14. Категорически запрещается исполнение полного текста Гимна или его значимых фрагментов в недолжных, неподобающих, не соответствующих букве и духу установленных порядком ситуациях.
Нарушение запрета рассматривается в свете ст. 17.10 КоАП «Нарушение порядка официального использования государственных символов Бибердорфа», а в некоторых случаях ст. 213 УК «Грубое нарушение общественного порядка».
Попандопулос проспал весь день и проснулся около шести: ночь была успешной, но крайне утомительной, так что заснуть удалось только с рассветом. Спал он превосходно: что-что, а звукоизоляция спален у фрау Зухель была практически идеальной.
Он повалялся на перине, повертел головой, разминая затёкшую шею. Скрип рогов, трущихся по шёлку подголовья, прогнал сон. Сел, откинув одеяло – которое, конечно же, предательски сползло на пол. Отстранённо подумал, что надо бы его поднять, иначе фрау Зухель будет недовольна. Старая мозгоклюйка была чрезвычайно строга по части порядка и чистоты, а уж постельное бельё на полу её могло довести до инсульта. Непонятно, правда, почему: полы в пансионате достопочтенной фрау всегда были вымыты и вылизаны до зеркального блеска. Как, впрочем, и всё остальное. Вот и сейчас у входа в комнату стоял сталкер Бананан – ну то есть то, что от него осталось – и сосредоточенно вычищал языком дверной косяк, стараясь не пропустить ни пятнышка, ни пылинки.
Козёл мстительно ухмыльнулся. Бананана он помнил по «Щщам». Тот имел неприятную привычку бравировать хомосапостью – хотя вообще-то происходил от самых обыкновенных мартышек, слегка заполированных шимпанзятинкой. Кроме того, Бананан обожал гнать порожняки на любые темы. Среди прочего он дочерился святой Матерью в том, что однажды побывал в Сонной Лощине и насобирал мешок артефактов огромной ценности – каковые якобы сконтачились между собой и породили доселе неведомую аномалию, из которой он чудом выбрался. Многие верили. Похоже, Бананан, – то ли взаправду уверовав в собственные побасенки, то ли устав от невезухи, – решился сунуться в Лощину на самом деле. На чём и погорел. Теперь его маленький мозг был безнадёжно проклёван. Всё, что в нём оставалось целого – это ненависть к пыли и грязи, а также твёрдая решимость истреблять таковые везде, где только возможно.
Так или иначе, пора было вставать. Септимий это и сделал – и тут же ощутил неприятную тяжесть внизу живота. Достав из-под кровати огромный урыльник, расписанный васильками и эдельвейсами, он обильно помочился, после чего спустился вниз для умывания и чёски.
Чёску козёл полюбил не сразу. Только-только заселившись в пансионат и получив бонусом бесплатный сеанс, он, лёжа на скамье, с тоской думал, что предпочёл бы минет или партию в бильярд. Однако через пару часов ему захотелось ещё: кожа зудела, прося частого гребня. Тогда он удержался: процедура стоила соверен с полтиною, а денег оставалось впритык. Ночью, по возвращении из казино, с потяжелевшим кошельком, он лёг на скамейку снова. Когда же, покряхтывая от наслажденья, он встал и посмотрел в зеркало, то впервые в жизни увидел в нём то, что хотел в нём видеть всю жизнь: приличного господина с благообразной внешностью, внушающей доверие. Оказалось, что колтун в волосах и засохшие репьи на ляжках тому доселе препятствовали, а вот элегантно спадающее руно – совсем даже наоборот.
Лёжа под гребнем, которым ловко орудовала миленькая служаночка-душеедочка, и созерцая медленно растущую в тазике кочку сероватого подшёрстка, козёл лениво размышлял, стоит ли перекусывать здесь или лучше сразу отправиться в Blutwurst – очень приличное заведение, в котором он вчера лихо отпраздновал очередной выигрыш. Как обычно, решил, что всё-таки поест, чтобы не сердить хозяйку. В её представления о порядке входило и то, что клиент, раз уж заплатил за какую-то услугу, обязательно должен её получить. Вселяясь, Септимий неосторожно подписался на ежедневную ватрушку и стакан парного молока и заплатил вперёд. В тот же день он узнал, что фрау Зухель способна разбудить его в любое время дня и ночи, дабы торжественно вручить ему то и другое – и, конечно же, лично убедиться, что всё съедено и выпито. Спорить со старой мозгоклюйкой было себе дороже. Подавить козла ментально она не могла, но её занудливое пиление действовало примерно так же.
Поэтому Попандопулос, закончив с чёской, покорно пошёл в обеденную залу. Там его ждала ватрушка – разумеется, свежайшая, прямо с дерева – а также и сама фрау, осторожно массирующая сморщенные соски. Как обычно, козёл сказал, что вполне удовлетворился бы покупным молоком. Как обычно, фрау удостоила его негодующего щелчка мозгоклювища и короткой, минут на пять, речи на тему того, что подобное предложение неприемлемо и даже оскорбительно, ибо оно подразумевает, что она, фрау Зухель, способна уклониться от исполнения своей части взаимных обязательств. Что было бы нарушением установленного порядка.
Увы, левый верхний сосок фрау, на который она возлагала лучшие свои надежды, так и не раздоился. Старухе пришлось выложить на стол нижние груди – сморщенные, истощённые – и выжимать из них мутное, застоявшееся молоко. Последние капли она доцеживала, морщась от боли, но прекратила терзать себя лишь тогда, когда розоватая жидкость подступила к ободку чашки. Попандопулос оценил её старания и показал это – осторожно выпил свежий надой, ничего не пролив и ничего не оставив. Удостоившись благосклонного кивка хозяйки и пожелания провести время с пользой.
Вернувшись в себе в комнату, Септимий обнаружил Бананана, припавшего к его ночному горшку. Видимо, несчастному созданию хотелось пить, а поилку кто-то забыл наполнить. Попандопулос на секунду задумался, говорить ли об этом фрау, пока не сообразил, что иное было бы, с точки зрения бибердорфцев, потворствованием чьей-то ошибке или злому умыслу. Отнимать горшок у несчастного сталкера козёл не стал по тем же причинам: с бибердорфской точки зрения, это была не его обязанность. Исполнять же чужие обязанности было бы нарушением установленного порядка.
Укрепив за плечами ножны с мечом, надев на пояс подсумки для денег и артефактов и прихватив с собой трость из рога нарвала – эту элегантную вещицу он выиграл у богатенького спиногрыза, неудачно распорядившегося трефовой девяткой, – козёл направился к фрау. Та принимала прописанную доктором грязевую ванну для мозгоклюва. В любой другой ситуации фрау, конечно же, отвлеклась бы от дел. Но, как известно всякому бибердорфцу, предписания врачей – как и любые предписания, исходящие от вышестоящих инстанций – необходимо выполнять в точности. Поэтому козёл отчитался перед душеедкой, попросив её довести происшествие до сведения хозяйки как можно скорее.
На калитку кто-то наклеил рекламу нового игрального заведения Würfelbein, с изображением какой-то хитрой косточки. Видимо, то был намёк на игральные кости
[16]. Козлу это было неинтересно. Поэтому он рекламу сорвал – и тут же, в который уж раз, вспомнил, что ближайшая урна располагается в другом квартале. Выбросить же бумажку на улице было совершенно невозможно: какой-нибудь скучающий упырь наверняка бы это заметил и стуканул муниципалам, а потом всенепременно пошёл бы к фрау Зухель и усовестил за то, что она сдаёт комнаты неряхам. Старуха переживала бы такой позор тяжело и долго, а отношения с ней оказались бы безнадёжно испорчены. Этого козёл не желал категорически. Во всяком случае – сейчас.
