От подступающей дрёмы его отвлекло странное поскрипывание. Звук был такой, как будто кто-то осторожно подпиливал доску.
Осторожно оглядевшись, бамбук заметил странное существо, напоминающее большого жука. Оно сидело на стене, метра на два выше очага, пошевеливая длинными усами, и тихо потрескивало – «крри-кри».
– Эт-то что такое? – вытаращился на редкостную тварь деревяшкин.
Существо вопросительно подняло усики.
– Это вы мне, я полагаю? Что ж, представлюсь. Меня зовут Замза. Грегор Замза. К вашим услугам. Взаимообразно позволю себе поинтересоваться, с кем имею честь.
– Ч-чего? – не понял бамбук.
– Ах, ну да, конечно, как я мог рассчитывать на иную реакцию? Ваши предельно упрощённые манеры делают наше общение затруднительным – как для вас, так и для меня. Видите ли, я привык к более обходительному обращению. Я воспитан в иное время, когда хорошее воспитание было в цене. Даже сеньор Коллоди, интеллекту которого я воздаю должное, с моей точки зрения, бывает несколько вульгарен… хотя вы, разумеется, являете собой качественно иную ступень деградации. Хорошо, я ставлю вопрос иначе. Ваше имя?
– Буратина, – ответил бамбук, садясь на койку.
– Гм, запомним… И, насколько я понимаю, в вашем индексе много генов растений. Эта ваша кожа… кажется, какое-то дерево? Или трава? Впрочем, мне это безразлично: я чужд предрассудкам, как и они – мне. Важно только то, что находится внутри черепа. Но, скорее всего, там тоже дерево или трава. Вы – уж простите старого физиономиста – не производите впечатления интеллектуала. Exactly ду бист а штик голц вос кен редн
[8]. К тому же вы, скорее всего, несколько недогидахт – если вы понимаете, о чём я
[9].
Буратина почувствовал, что его каким-то образом оскорбили, но не понял как.
– Да ты сам такой, – прибег он к простейшему риторическому приёму.
– Вот как? – насекомое немедленно обиделось. – Я, значит, вызываю у вас негативные эмоции? Вас что-то смущает в моём облике или поведении? Надеюсь, вы не страдаете инсектофобией? Или, может быть, – тут усики затрепетали особенно сильно, – вы антисемит?!
– Не понял, – перебил его Буратина. – Ты ваще кто? Чё ты тут делаешь?
– Так я и думал, – грустно сказало насекомое. – Вульгарность и дурновкусие – причиной коих, вне всякого сомнения, является постыдно низкий интеллект и усугубляющее данное обстоятельство отсутствие должного воспитания! Однако я всё-таки удовлетворю ваше любопытство. Что я тут делаю? Я тут живу. Если быть совсем точным, то я обитаю в этой комнате более ста лет. Что касается моего фактического возраста, то, как я говорил в своё время профессору Преображенскому, он совершенно напрасно отказался от работы с высокими концентрациями генов насекомых. Некоторые их комбинации весьма способствуют долголетию.
– Сто лет? – Буратина вытянул шею, пытаясь разглядеть собеседника подробнее. – Ниччёсики! Хотя погоди, сто лет это ладно. Преобро… прибра… этот, как его, живодёр, он же раньше был? Ты правда с ним разговаривал?
– Уж не подозреваете ли вы меня в сознательной лжи? – насекомое возмущённо вздело усы в зенит. – О да, разумеется, я неоднократно беседовал с профессором. Это был интеллигентнейший человек, истинный аристократ духа. Общение с ним приносило мне ни с чем не сравнимое интеллектуальное наслаждение. Даже странно, что он не был евреем. Хотя порой меня терзают смутные сомнения…
– Он вроде ж собаками занимался, – выплыло откуда-то из дальнего закоулка памяти Буратина, – а не этими… как их… тараканами?
Грегор слегка пошевелился на стене, поудобнее растопырив тонкие лапки.
– А вы небезнадёжны… Рассею ваше недоумение. В начальный период исследований профессор занимался именно насекомыми. Собственно, изучение некоторых особенностей их генетического аппарата и позволило ему создать клеточный секвенсор. Просто опыты с собаками оказались более востребованы. Его заказчикам, как всегда, нужны были солдаты. А существа, подобные мне – то есть с высоким I в APIF, иначе говоря инсектоиды – обычно испытывают глубочайшее отвращение к насилию и внешней дисциплине. Даже существа с генами муравьёв и термитов, на которых возлагалось столько надежд, оказались более чем посредственными военными… Но, кажется, вы меня не слушаете?
– Яюшки… – пробормотал Буратина. Занудный голос насекомого навевал сон, удерживать внимание было трудно.
– Н-да, – насекомое неодобрительно качнуло усами, – ваши коммуникативные навыки тоже оставляют желать лучшего.
Это тонкое оскорбление Буратина почему-то понял.
– Да у меня по соцприспособленности знаешь сколько баллов? Тебе столько в жизнь не заработать! – выдал он.
– Меня не интересуют эти ваши баллы, ибо я считаю местную кастово-иерархическую систему аморальной и неэффективной, – Грегор горделиво поднял усы. – Однако вернёмся к высказанному вами ложному мнению относительно моей генетической принадлежности. Вы поименовали… ах да, лучше сказать – назвали, у вас ведь такой скудный словарный запас… так вот, вы назвали меня тараканом. Вас извиняет только незнакомство с миром насекомых, существовавших до Хомокоста. Я не имею ни малейшего отношения к Blattoptera. Некоторые ещё имели наглость сравнивать меня с вошью. Я уверен, что сравнения с кровососущим насекомым являются одной из форм кровавого навета. Ответственно заявляю, что ни к воши платяной, ни, легавдл
[10], лобковой я не имею ни малейшего отношения. Как и к иным синантропным насекомым. Впрочем, возможны разные понимания синантропности… хотя эту тему пока оставим, как слишком сложную для вас. Основу моего генетического профиля составляют гены так называемого сверчка домашнего, то бишь Gryllus domesticus. Образ сверчка, в отличие от таракана, в человеческой культуре коннотирован сугубо позитивно. В конце концов, само солнце русской поэзии… но так мы уйдём слишком далеко. Summam facere, я сверчок и горжусь этим. Прочий генетический материал заимствован у… – тут насекомое произнесло что-то настолько невнятное, что Буратина не разобрал и полслова. Деревяшкин с трудом вспомнил, что нечто подобное иногда бормотал себе под нос папа Карло и называл это «латынью». Насколько он помнил, латынь – какой-то мёртвый человеческий язык, на котором разговаривали во времена Выбегалло.
Чтобы не заснуть, Буратина изо всех сил ущипнул себя под коленкой.
– Что касается присутствующего во мне генетического материала Homo… – продолжало тем временем насекомое. – Я, если вы заметили, еврей. Ах да: вы, скорее всего, не знаете, кто такие евреи. Вряд ли вашему слабенькому уму доступна сама концепция богоизбранного народа. Я, наверное, не самый характерный представитель своего племени, по крайней мере внешне – так что не стоит судить по мне о нашей великой нации, столь трагически исчезнувшей в этой гойской заварухе. Однако даже такое скромное насекомое, как я, всё же заметно отличается от гоев, в особенности умственными и нравственными качествами. У меня, прошу заметить, таки имеется офене аидише копф, то есть светлая еврейская голова. Полагаю, вы уже почувствовали некоторый интеллектуальный дискомфорт в ходе нашего общения? Увы, высокий интеллект – не только дар, но и бремя. Как, впрочем, и любой другой дар. Впрочем, это всё так банально…
