В принципе, к нарциссизму были предрасположены все пинки: хорошая устойчивость к чужой няшности сочеталась в породе с беззащитностью перед своей собственной. У Панюню был далеко не самый запущенный случай. Мамин челядин-воспитатель, макака-резус, осторожно приучал её к зеркалу с трёх лет, когда граций в девочке было не больше, чем в котеге. Каждый раз после этого Алечке приходилось выслушивать древнюю сказку про Найтмэр Блэкмун, умершую у зеркала, а также и парочку историй посвежее – про сильных няш, отравившихся собственным обаянием и превратившихся в жалких развалин. Алечка верила и была осторожна. Беда приключилась в школе: вторая дочка пуси Мирры Ловицкой развивалась с запозданием, дар раскрывался медленно, и она была почти беззащитна от убийственных граций одноклассниц, которые заняшили её почти до электорального состояния. Чтобы хоть как-то сохранить себя, она стала смотреться в лужи и довольно быстро подсела. До зеркальной болезни в запущенной стадии дело не дошло – мать поймала дочку за попыткой открыть трюмо, поговорила с ней очень серьёзно и перевела в закрытый понивилльский интернат, к твайлайтам, с их замедленным развитием. Там бойкая поняшка быстро ожила и завоевала авторитет, к собственному отражению её почти не тянуло. Проблемки были разве что в период полового созревания, когда няшность расцветающей девочки скакала вверх-вниз чуть ли не на полсотни граций в день, а мама пропадала в Вондерленде.
Альбертина, конечно, гордилась матерью. К тому же участие семьи Ловицких в овладении стратегически важным анклавом с его точками тесла-зацеплений (на самой надёжной из которых и был впоследствии построен Кавай) позволило Мирре занять важное место в Комиссии по энергетике и получить орден Серебряной Узды, который вывел её на другую орбиту. Тем не менее иногда Аля думала, что уж лучше бы мама тогда не геройствовала в лесах среди педобиров, а оставалась бы с ней – когда ей было так тяжело.
Мартин Алексеевич, не дыша, накинул на хозяйку попонку, застегнул где надо, затянул пару ремешков и аккуратно разгладил ткань.
Покрутившись у зеркала, Панюню пришла к выводу, что попона стоит своих денег, но и только. Цветовое решение было подобрано идеально, родной оттенок шерсти – буланый в желтизну – умело приглушён на груди и деликатно подчёркнут сзади, кройка не оставляла желать лучшего, свои четыре-пять граций – которые только и можно ждать от одежды – вещь давала. Не было другого – полёта, неожиданности. Ну или хотя бы вызова или провокации. Впрочем, от Жанны Францевны их и не стоило ждать. Жанна была дорогой портнихой и обшивала пусь, у которых основной проблемой был скорее переизбыток граций, а не их нехватка.
Подумав об этом, поняша мотнула чёрной кудрявой чёлочкой и издала тот самый обиженный звук, из-за которого мама когда-то прозвала её «панюнюшей».
– Мартин, – сказала она, пока лемур деликатно, боясь лишний раз прикоснуться к драгоценному телу, снимал с неё обновку, – ну почему-у-у я такая уродина?
– Вы бесконечно прекрасны, госпожа, – серьёзно и с чувством сказал Мартин Алексеевич, ища в шифоньере свежую ленточку для хвоста. – Вы как солнечный свет. Вы божественны, вся целиком, и нет пятна на вас.
– Это ты говоришь, потому что я тебя заняшила! – топнула копытцем поняша. – А у меня нет даже двухсот граций! Меня никто не любит! Нюююю!
– Вы забрали у меня прежнюю жизнь и дали новую, госпожа, – голос лемура дрогнул, по морщинистым щекам покатились слезинки. – Теперь даже если бы вы отвергли меня, посадили в подвал и я мог бы видеть раз в два или три года золотой узор на ваших копытцах – я и тогда бы остался счастливейшим существом в Вондерленде.
– По-моему, ты поглупел, – бросила поняша. Излияния старого скопца показались ей пошло-приторными.
– Нет, госпожа, – испуганно съёжился Мартин Алексеевич, – меня проверяли месяц назад, мой IIQ сто восемь, я ещё способен служить вам… Поверьте, как только я почувствую какую-либо слабость…
– Ты споришь со мной? Ты хочешь меня огорчить? – поняша повела мордочкой. Лемур схватился за сердце и осел на пол.
– Госпожа… я осмелился… велите наказать… прикажите маналулу… – забормотал он. Альбертина выждала секунды три, пока лемур не погрузится в бездну отчаяния, потом легонько шлёпнула его хвостом по морде, в знак прощения.
– Ты меня не огорчил, – подарила она милость своему челядину. – Проверь почту. Важное отложи, сразу не неси. Будет что-нибудь от мамы – прочитаешь сам, там может быть информация для тебя. И ещё – купи газету.
Спасённый, осчастливленный камердинер ринулся исполнять приказ. Девушка забралась обратно на кровать и принялась задумчиво жевать подушку. Это помогало ей думать.
Надо признать, думала она, что её реальные желания и возможности на редкость хорошо совпадают. Положение дочери при знаменитой матери-пусе и старшей сестре, тоже недавно надевшей балаклаву, было в каком-то смысле идеальным. С няшностью под двести, устойчивым доходом, обеспеченным именными вложениями в Эквестриум-банке, и особым положением её семьи в Кавае она могла смело относить себя или к самой верхушке среднего класса, или к нижней прослойке класса правящего. Второе её на самом деле не особенно прельщало. В компании девочек она могла позволить себе фразочку типа «Ловицкие против таких идей, и это не обсуждается» или рассказать услышанную от матери политическую сплетню. Но никогда не стремилась по-настоящему в тот суровый мир, где Решаются Вопросы.
Во-первых, Аля слишком хорошо помнила, в каком состоянии приходила мама домой после вечерних заседаний комиссии: обаяния в ней оставалось на самом донышке, как в неухоженном котеге. Однажды дочь видела, как их туалетная челядинка – маленькая безмозглая мартышка, заняшенная до потери инстинкта самосохранения – не бросилась вылизывать маму после малой нужды. Мартышка просто сидела, пуча глупые глаза, будто пытаясь понять, кто она такая и что тут делает. Донельзя усталой Мирре Ловицкой пришлось выжимать из себя последние капли теплоты, петь няшущие майсы, даже прикасаться к глупой зверушке, чтобы та опомнилась и вернулась к своим обязанностям. Наутро зверёк пошёл на корм охранникам, но этот момент материнской слабости дочка запомнила навсегда. И не хотела бы пережить ничего подобного сама. Ни за какие пироги. Даже с земляничным вареньем.
Во-вторых, она трезво оценивала свои возможности. У неё не было административных талантов. Даже если бы она впряглась в скрипучую государственную телегу, в конце карьеры ей светил разве что Орден Дышла третьей степени, даваемый за исполнительность и неприметность.
С другой стороны, роль гламурной пустышки Альбертину тоже не прельщала. Политика больших дел её пугала, да. Однако она была разумной девушкой и была совсем не прочь попастись вблизи источников злата и электората. Она говорила на эту тему с мамой, и та сказала, что присмотрела ей местечко в Особом совещании по вопросам взаимодействия с ООО «Хемуль» – благо, есть перспектива преобразования такового в постоянно действующее совещание при Пуси-Рауте, что обещало её участницам ранг приближённых помощниц Их Грациозности. Кроме того, она слышала, что близкое знакомство с хемулями – этими забавными существами в юбках – почему-то очень способствует округлению банковских счетов.
