Поняша положила седую мордочку на подстилку и прикрыла глаза, возвращаясь к своим мыслям, которые приобрели несколько иное направление. Она задумалась о новых постояльцах. С ними было что-то не так, и мадам Капительман пыталась уяснить, что именно.
Трое незнакомых хомосапых появились в «Фаршмаке» позавчера вечером. На ресепшене была куровца Грета – несмотря на свою основу, довольно толковая и расторопная девушка, хотя и не очень опрятная. По её словам, два хомосапых из трёх показались ей не то заняшенными, не то упоротыми – хотя в чём это выражалось конкретно, объяснить не смогла. Переговоры вёл третий, самый крупный из них, в странной чёрной шляпе и с длинной бородой, который представился как рав бар Раббас, или господин Карабас. Он взял два номера на втором этаже – однушку для себя и двушку для своих заняшенных-упоротых. Ещё он спросил, где можно нормально поесть. Грета ему сказала, что завтрак включён, а безопасно посидеть можно в «Парафине» через дорогу: там обычно собираются приезжие и экспаты. Господин Карабас заинтересовался и спросил, есть ли там укромное местечко, которое можно снять для переговоров. Грета сказала, что точно не знает, так как сама в «Парафин» не ходит. Незнакомец ответом удовлетворён не был. И заявил, что выяснит всё сам.
Неожиданности начались позже. Во-первых, утром к незнакомцам приходила какая-то знатная поняша, завёрнутая чуть ли не в трёхслойную попону и с глухой чёрной балаклавой на голове. По словам всё той же Греты, поняша была если не настоящей пусей, то уж точно двухсоткой: хотя та её не няшила, но куровца всё же вострепетала и, по собственному её признанию, испытала острейшее желание служить и стелиться. Странная поняша поднялась на второй этаж, пробыла недолго, ушла быстро. Потом появился господин Карабас, вроде бы довольный, и спросил, где находится «Парафин». Ответа не выслушал, сказав, что понял. Потом она видела его на улице, он куда-то шёл. Несмотря на погоду, – денёк выдался тёплым не по сезону, – он так и ходил в своём чёрном одеянии и шляпу не снимал. Нет, он не возвращался. Во всяком случае, Грета не помнила, когда он вернулся, хотя от места не отходила. Тем не менее он каким-то образом оказался у себя в номере и заказал горничной бутылку содовой и овсяные крекеры.
В «Парафине» тоже творилось что-то необычное. Поняш там, слава Дочери, не появлялось, но приходили какие-то две крысы. По словам барменши, она таких никогда не видела: чёрные, неестественной величины – пришли, понюхали и пошли прочь, ничего не заказав и ни с кем не заговаривая. Возможно, крысы были не связаны с незнакомцами, но мадам Капительман сердцем чуяла, что появились они неспроста.
Она как раз задумалась над тем, какая тут может быть связь, когда в дверь постучали.
Старуха тут же открыла глаза и подняла уши. Зюзявочка стучаться бы точно не стал, а другие не посмели бы сюда соваться, зная за мадам, что она этого не любит. Тем не менее выбора у поняши не было: стук повторился, и он был уверенным, убедительным.
– Ну що ви там копошитесь, до вас открыто, ноги вытирайте, – выдала она свою обычную тираду.
Дверь открыла ручная белка-летяга. За ней в комнатку вошла высокая, статная поняша в виссоновой балаклаве, расшитой серебром.
При одном взгляде на неё старуха ощутила дрожь в животе и острейшее желание встать и поклониться. Пришлось зажмуриться и продышаться через рот.
Неизвестная отнеслась к этому с пониманием и даже отвернулась. Во всяком случае, приоткрыв глаза, мадам Капительман увидела, что незнакомка рассматривает единственную интересную вещь в комнате – картину, изображающую Кавай с птичьего полёта: красные черепичные крыши, зелёные клинья выпасов, жёлтые полоски грунтовых дорожек. В углу темнела подпись – след помёта художника-бэтмена.
Поняша потянулась – тяжёлая попона шевельнулась, облепляя круп, – и понюхала подпись. Уважительно пришлёпнула губами.
– Шагал? – спросила она, по-прежнему не поворачиваясь к старухе. – Подлинник, я так понимаю?
– Таки егойная работёнка, – с гордостью подтвердила мадам Капительман. Даровитый бэтмен принадлежал Географическому обществу и использовался для составления карт. Картины ему позволяли рисовать только по особым случаям. Заполучить такое полотно было возможно, лишь задействовав серьёзные связи и заплатив приличные деньги. Картина Шагала на стене была, что называется, заявкой; незнакомка это поняла именно так.
– Богато живёте, – резко сказала она, поворачиваясь к хозяйке. – Вы – Фанни Капительман?
– Тыща граций вашей милости, – заскрипела старуха, – я таки мадам Капительман, и шо с того вам надо? Я даю всякому где поспать и покушать, шобы не смотрели большими глазами и не пели майсы. Но я себе думаю так, шо у вас нету этих цорес. Таки какой интерес вы имеете до старой мадам Капительман?
– Мой интерес… – пони в виссоновой балаклаве зло фыркнула: гадкий жаргончик был прилипчив, – мне нужно. Чтобы вы. Сделали. То. Что я скажу.
– Я таки в себе не чую, чего вам интересно, – мадам чуть было не добавила «шоб вы сдохли себе на здоровьичко», но решила, что это перебор.
Манеру речи мадам Капительман ставила себе специально, по извлечённым из Сундука сочинениям Бабеля и Юшкевича. Такой стиль общения нервировал самоуверенных поняш, сбивал их с настроя и снижал успешность няша процентов на тридцать. Научилась она этому в молодости, на втором курсе филологического факультета Понивилльского университета. Совет дала профессорка филологии, благоволившая к талантливой, но малоняшной девочке, которую някали и цукали более грациозные однокурсницы. По её же рекомендации урождённая Таргариен Галадриэль сменила простое родовое имя на вычурно-претенциозное Фанни Капительман и стала называть себя «мадам» – это тоже действовало. С третьего курса, впрочем, всё-таки пришлось уйти: на курсе появилась двухсотка, воспылавшая к Фанни страстью. Против наглой молодухи, привыкшей получать то, чего хочет, никакие приёмчики не работали… Тем не менее мадам Капительман ими не пренебрегала: она хорошо усвоила, что лучше что-то, чем ничего.
– Если вы не прекратите паясничать, – сказала незнакомка, – я сниму балаклаву. У меня двести восемьдесят граций и полномочия от Верховной. Я не хочу вас няшить, но если вам не жалко мозгов – извольте. Мне хватит пяти минут, чтобы вас подчинить. А за час вы станете ходячим студнем. И это сойдёт мне с копыт.
– Решпект и уважуха, высокопородная пани, – мадам Капительман почтительно повозила мордой по подстилке. – Я уже вся ваша. Кладите мне в уши свои слова, из них вырастет усё, чего вы хочите.
Незнакомая поняша зло стукнула копытом по полу.
– Ладно. Попробуем так, – бросила она, нервно переступив с ноги на ногу. – Я снимаю дальний кабинет в «Парафине» на сегодняшний вечер, с семи и до конца. Если он заказан – отмените заказ. Сейчас же.
– Вы мине серьёзно извините, – перебила старуха, – только до «Парафина» приходили-таки две мамзели в чёрном и чегой-то вынюхивали. Вас это ни разу не беспокоит?
– Ни разу… ффффрп! – незнакомка вскинула голову. – Крысы мои, из службы безопасности. Надо было убедиться, место подходит или нет. Мне нужно кое с кем поговорить. Наедине. Я сказала – наедине.
