Побежденные рыдали, моля о снисхождении, церемония явно затягивалась, я взглянул на Райнальда, и тот развернул длинный пергамент с условиями капитуляции. «Миланцы, — говорилось в документе, — государственные изменники и по совокупности своих деяний достойны смертной казни, император дарует им жизнь. Все „капитаны“ ученые и ремесленники переходят в распоряжение императора в качестве заложников, что же до остального населения, ему надлежит покинуть город, забрав столько, сколько они могут унести с собой, и под присмотром имперских чиновников добраться до мест, где им отныне следует проживать». Заранее были присмотрены четыре деревни, в которых бывшие горожане могли прокормиться, не иначе как нанимаясь батраками.
Почему понадобилось забирать в заложников ученых людей и рыцарей, понятно, чтобы Милан не смог возродиться в прежнем величии, ибо плебеям это не под силу. Для чего выселили плебеев?.. Честно говоря, пошел на поводу у Райнальда, который утверждал, что случись мне проявить милосердие в этом вопросе, далее придется заново собирать войска, а они не так быстро собираются.
Когда люди покинули город, я дал своим ребятам несколько часов для веселого разграбления, запретив трогать церкви, так как имущество церквей было решено передавать в архиепископства и епископства Германии, и забрав мощи волхвов и другие святыни. После чего туда вошли жители Кремоны, Павии, Комо, Новарры и Лоди, основной задачей которых было не оставить в городе камня на камне. Я попросил сохранить только церковь Святого Амвросия, где позже была отслужена благодарственная месса. По окончании работы город был сожжен.
Глава 41
Мост через Сону
Последнее время я мало пишу эту свою летопись пером, но все больше в своем сердце и памяти. Хожу и размышляю, разговариваю сам с собой, а иногда с собой маленьким. С мальчишкой, взявшимся за непосильный для детских плеч труд. Впрочем, я жадный, и мало что из своего сокровенного соглашаюсь-таки переложить на пергамент. Кому, к примеру, лет через сто будет интересно, что я чувствовал, когда палач отрубал руки, по сути, невиновным людям? Какие после этого сны видел? Мучился ли совестью или дрых без задних ног. Потомкам нужны дела, а не бабьи слезы. Но, будь я мягким к врагам, хоронить бы пришлось друзей. Наверное, я плохой христианин, потому что не могу любить тех, кто желает плохого мне и моим близким. Но я люблю, очень сильно люблю свою жену, семью, друзей.
Я люблю и тогда под Миланом любил своего младшего брата, да и к двоим другим заговорщикам относился и отношусь с понятной нежностью. Людвиг и доныне не только мой подданный и родственник, но и друг. Оттого и не наказал, хотя пригласил в лагерь врагов, да еще и в полном вооружении… до сих пор икается.
Люблю Райнальда, хотя это еще на хороших весах нужно взвесить, больше от него пользы или прямого вреда для Империи. Знаю, что плетет за моей спиной интриги, и терплю. Зато этого чертового папу Александра не то что полюбить, просто думать о нем спокойно не в состоянии. Раздражает, точно желвак под кожей, готовый в любой момент нарвать. Давно бы задавил гадину, на такое дело помощники найдутся, да только молва немедленно меня же в убийцы запишет. И объяснений никто слушать не станет. Нет уж, пущай живет, небо коптит папа Александр — живое доказательство моего ангельского терпения.
Впрочем, я слежу за ним и знаю, что, не дожидаясь сдачи Милана, его бродяжье святейшество отбыл в Пизу, но в порту Ливорно ему не позволили даже сойти на берег. Так что маршрут был изменен, и Александр направился в Геную, где, вопреки моим четким приказам, его приняли со всеми полагающимися почестями. Там он встретился с Эберхардом Зальцбургским, это было уже после победы над Миланом, и передал через него письмо, которое прямо-таки сочилось медом и лестью: «Величайшее счастье, какое нам может быть даровано на земле, самое заветное желание, переполняющее нас, состоит в том, чтобы иметь милостью Божией возможность любить и глубоко почитать столь великого и могущественного государя, как император. Поэтому мы твердо решили забыть все, что он нам сделал, если он вернется в лоно святой церкви!»
Пергамент не краснеет.
Эберхард Зальцбургский и его тезка, Эберхард Бамбергский, в два уха пели мне о необходимости помириться с Александром, но я был непреклонен. Впрочем, единственное, на что счел я возможным пойти, не уронив при этом своего достоинства, было разрешение созвать очередной собор. И что же, снова победителем вышел Виктор IV, у которого при новом голосовании оказалось большинство голосов.
Узнав о новом провале, сладчайший Александр обновил проклятие мне и моим приближенным, после чего отправился искать заступничества к королю Франции Людовику VII. Опоздал бродяга, не доглядел за паствой. Его величество уже года два как блаженствовал в объятиях прекрасной королевы Адель
[118], дочери Тибо II Великого
[119], графа Шампани, и дальней родственницы Виктора. Кроме того, вместе с очаровательной Адель при французском дворе ныне вошел в силу брат ее величества, Генрих де Труа
[120], друг, поклонник и ученик Райнальда Дасселя.
Я познакомился с де Труа в Павии, куда тот зачастил в последнее время на встречи с эрцканцлером. Фантазер и мечтатель, брат королевы слыл отменным оратором и вообще образованным человеком. Кроме того, он был предан идеалам Империи, но, мне кажется, несколько преувеличивал мои личные заслуги. Во всяком случае, умудрялся смотреть на меня снизу вверх, будучи выше меня почти что на голову. Иными словами, даже если бы несчастный Людовик Французский и хотел приютить блудного папу, эта компания сделала бы все возможное, чтобы он раз и навсегда позабыл о таких идеях.
Желая подлить масла в огонь, мы направили письмо французскому канцлеру, в котором, в частности, говорилось о том, что добрые отношения между римским императором и французским королем могут быть омрачены самим фактом поддержки Францией еретика Роланда и его приспешников.
В результате папа забрасывал короля посланиями, а тот либо отвечал на них уклончиво, либо и вовсе оставлял без внимания. Понятно, почему не отвечал, не желал доверяться ненадежному пергаменту, который запросто можно выкрасть. Людовик послал к Александру аббата Сен-Жерменского монастыря, с тем чтобы тот растолковал положение на словах, но спокойного диалога не получилось. Вспыльчивый Роланд наорал на безобидного старца, и того хватил удар. Не римский епископ, а языческий громовержец какой-то!
