Нет ничего проще, пишите указ: «Земли благородного паломника неприкосновенны, тот, кто посмеет посягнуть на них, будет изгнан из Империи». Хорошо быть императором и сочинять законы.
Далее я приступил к перераспределению ленов, ведь в этом походе полегло множество доблестных рыцарей, лены освободились, и у меня появилась возможность вознаградить самых преданных из своих вассалов. Список ленов был долог, и я здесь не стану перечислять всего, скажу только, что, так как кузен Фридрих, сын дяди Конрада, умер бездетным, его лен, то есть мою родную Швабию, я передал своему четырехлетнему сыну Фридриху, с тем чтобы до совершеннолетия самому управлять имуществом на правах регента. Пусть в Швабии всегда будет герцог Фридрих.
И еще хорошая, нет, прекрасная новость — как раз к рейхстагу, Беатриса подарила мне вторую дочку, Гизеллу!
[139]
Я обожаю своих детей, буквально души в них не чаю. Но дочка — это не просто ребенок, это возможность заключить союзнический договор, закрепленный помимо пергамента с печатью династическим браком, неразрывными узами крови. Многие мои друзья чураются девочек, а вот я знаю: дочка — это здорово!
Повсеместно на территории Германии лены переходили к своим новым хозяевам, а семьям погибших назначались щедрые пенсии.
А потом вдруг новый подарок — Господь в терпении своем соизволил забрать папу Пасхалия, так что замаячила надежда найти общий язык с Александром, преодолев раскол. В прежние времена помешать в этом мне мог только неукротимый Райнальд, теперь мешал я сам, точнее, моя подпись под договором 65-го года, согласно которому я обещал принять того папу, который будет избран после смерти Пасхалия. Эпигона звали Каликст III, и теперь я должен был послать ему свои традиционные поздравления.
Впрочем, на этот раз я просто не имел права упустить шанс преодолеть схизму, в конце концов, с нее все началось, конкретно с того злополучного дня, когда Виттельсбах напялил краденую мантию на нашего главного осведомителя в Ватикане, Оттавиано ди Монтичелли, сделав его папой Виктором IV. А теперь я терял Италию, которая не признавала ни Виктора, ни Пасхалия, ни Каликста.
Ломбардская лига полностью подчинялась Александру, а стало быть, пока я не помирюсь с последним, не было ни малейшей возможности восстановить былое величие. К слову, лига перегородила все дороги, не пуская в Италию немцев, если, конечно, те не были облачены в сутану, и что самое неприятное, почти полностью прекратился сбор налогов!
Оставалось последнее — либо я мирюсь с Александром, либо все летит в тартарары. Первым делом нужно было сообщить о переменах в имперской политике самому папе. А как это можно сделать, не привлекая всеобщего внимания? Я пригласил к себе двух аббатов монастырей Сито и Клерво, отличавшихся от прочих смертных тем, что, согласно донесению моих шпионов, оба состояли в теснейшей дружбе с его святейшеством. После чего больше часа обсуждал с ними различные вопросы, связанные с церковью. Не было никакого сомнения, что вся встреча будет дословно передана папе, во всяком случае, оба святых отца отбыли к своему благодетелю, едва я отпустил их с подарками из замка.
Далее я вызвал к себе Эберхарда, которому всецело доверял. Вместе с ним мы придумали такую штуку: он, Эберхард Бамбергский, отправится к Александру в сопровождении свиты и с имперским посланником. Понятное дело, лига тут же развернет посла, что же до Эберхарда, никто не запрещает священнику ехать к папе римскому. Когда же он доберется до места, у него, благодаря этой дорожной неприятности, появится возможность, разговаривая с Александром, не отвечать на прямые вопросы, отговариваясь тем, что не уполномочен проводить переговоры. Де, император послал своего человека, а он — Эберхард — только взялся провожать, поэтому и никакого письма от Барбароссы у него нет и не могло быть. На словах же он может описать интересующий императора вопрос следующим образом: в июне 1169-го четырехлетний Генрих был избран королем Германии, при этом, из-за молодости лет, ребенок не мог давать клятву на Евангелии и не подписывал Вюрцбургские постановления, а стало быть, не обязан блюсти верность имперскому папе. Тем не менее он законный король. А теперь сам вопрос: если Генрих согласится признать папу Александра, пожалует ли тот ему на радостях корону Империи?
Когда же очень заинтересованный папа спросил напрямик, готов ли признать его сам император, Эберхард, вытаращив свои огромные кошачьи глаза, сообщил, что не может этого знать. Возможно, им бы удалось достичь разумного компромисса, но в это самое время в зал для аудиенций ворвались представители лиги, требующие, чтобы все переговоры происходили при них.
В общем, ничего не получилось. А какая была возможность все починить! Меж тем из Саксонии вновь пришли тревожные вести. Генрих Лев вторгся на территорию Магдебурга, где правил Вихман, и произвел там серьезные опустошения. Нормально, а ведь я их только что мирил. Теперь придется снова прыгать в седло и нестись побитого Вихмана успокаивать, потому как, если он кликнет не меня, своих дружков, те пойдут ломать бока Генриху, а там и до большой беды недалеко.
В седло — это хорошо, хорошо бы… опять разыгралась проклятущая подагра, врачи предписывают тепло и покой, а какой с таким образом жизни может быть покой? М-да…
— Приказ: построить на всех основных маршрутах в Германии небольшие замки, в которых можно было бы отдыхать, не подвергаясь риску обморозиться где-нибудь в поле или лесу.
Ну вот, посетовал на жизнь и поехал, черт с ней, с подагрой, передвигаться можно и в карете. Просто как раз в это время Беатриса родила четвертого сына, Оттона
[140], и я надеялся подольше побыть в кругу семьи. Размечтался!
Послы докладывают, Англия и Франция разорвали дружеские отношения, и в воздухе снова запахло войной. Произошло это из-за убийства в Кентербери канцлера Англии Томаса Бекета
[141]. Все единодушно обвинили в злодеянии Генриха II, да он и сам не скрывал злорадства. На моей памяти их конфликт с Бекетом продолжался уже лет шесть. Поняв, что все обвинения правомочны, король Франции потребовал от папы Александра, чтобы тот отлучил убийцу от церкви, вместо ответа его святейшество устроил себе недельный пост в монашеской келье. Выжидал, должно быть, старая сволочь, пока посланникам Людовика надоест караулить под дверью. Воспользовавшись случаем, я написал его величеству, что разделяю его праведный гнев и уверен, что имперский папа проклянет Генриха в самое ближайшее время. Империя же готова поддержать Францию в ее стремлении развязать против Англии священную войну.
