Рев обманутого Безликого сотряс стены. Пролетев по коридору, этот рев догнал убегающую Свету, придав ей скорости. Больше не было смысла таиться. Девушка сорвала наклейку со лба, вернув собственный облик.
Безликий швырнул Антона в стену, ломая кости. Выплыл из лифта и тут же рассыпался полчищем чудовищ, порожденных спящим разумом. С визгом и воплями клубок когтей, хвостов, клыков, крыльев и щупалец покатился вдогонку беглянке. Прямой коридор с запертыми дверями и окном в тупике, мерцающим далеким алым заревом. Ей некуда деться. В этот раз она не скроется.
Преодолевая боль, Антон встал. Придерживаясь за стены, подволакивая ногу, со всей доступной скоростью поплелся вперед. Сломанные ребра пробили легкие, с каждым словом он отхаркивал кровавые сгустки, но все равно упрямо кричал старый детский стишок.
– Кто! Не спит! У нас! В квартире! Всем! На свете! Нужен! Сон! Кто! Не спит! Тот выйди! Вон!
Странно, но его слабый голос Света слышала вопреки реву погони. «Это потому, что я у тебя в голове! – нетерпеливо подсказал Антон. – Это все у тебя в голове!»
Двери не открывались. Коридор заканчивался тупиком с окошком. Света охнула, узнав эти шторы и легкий тюль, совершенно неуместный в здании института. Безликий настигал. От его близости шевелились волосы, а по коже маршировали мурашки.
– Всем на свете нужен сон! Кто не спит…
– Я не сплю! – срывая связки, закричала Света Безликому. – Я не сплю, сукин ты сын!
Два шага. Всего два шага отделяло ее от окна, из которого навстречу асфальту шагнул ее брат. Темная фигура полыхнула в безмолвном вопле, выстрелила жгутами масляной черноты, пытаясь удержать беглянку. С широко раскрытыми глазами Света птицей ударилась о тонкое стекло, выбила его своим телом. Осколки ранили грудь, глубоко порезали руки. Впились в лицо, в сердце, в самую душу, словно кристаллы льда, брошенные Снежной королевой. Морозный воздух вечности жадно слизнул ярко-алые капли – и Света полетела вниз. Ниже. Еще ниже. Туда, где нет места демонам и монстрам. В реальность нулевого уровня.
На одно неисчислимо короткое мгновение ей открылась страшная правда. Тончайшая пленка между миром, который она покинула, и миром, в который стремилась. Тоньше, чем радужные разводы бензина в дождевой луже. И мерное дыхание непостижимого, необъятного, сущего, что колыхало ее, грозя прорвать в любую секунду. Она увидела живое подтверждение своим догадкам. Это было так ужасно, что Света заорала во всю мощь легких – и этим истошным криком с мясом выдрала себя из сна.
С высоты птичьего полета… хотя какие там птицы? На такой высоте не всякий самолет летает. Земля медленно вращалась, такая маленькая, такая огромная. Планета напоминала голубой глаз, беспокойно снующий под веком атмосферного кокона. Среди озер и городов Света безошибочно отыскала нужный лес и грунтовую дорогу, ведущую к циклопическому строению НИИ психиатрии и экспериментальной сомнологии.
Пронзающий железобетонные перекрытия взгляд нашел лабораторию, бегло осмотрелся, оценивая ситуацию. Света видела всех и каждого. Спящих и бодрствующих. Живых и мертвых. Гораздо, гораздо больше, чем положено простому смертному. Видела, как устроен наш мир.
Легким призраком, эфирным телом – душой? – Света нырнула в собственное тело. Руки натянули невесть откуда взявшиеся кожаные ремни на запястьях. Затылок уперся в спинку сиденья, позвоночник выгнулся дугой. Света затряслась и обмякла, бессильно растеклась по креслу. Стыковка завершена.
Сквозь щелочку в полуприкрытых веках она оглядела помещение. Генератор выключен. Освещение слабое, вполнакала. Спокойная расслабляющая атмосфера для здорового сна. Да только кому она нужна? Виталий уронил голову на грудь. Выглядел он мерзко. Острые зубы пронзили губную мякоть, торчали в разные стороны, как плохо разведенные пилы. Прокушенный язык свесился из порванной щеки. Руки с наростами-крючьями вместо пальцев свесились до самого пола. Бестолковые ремни болтались на уровне локтевого сгиба. Вспоротый живот бугрился серыми внутренностями. Повезло докторишкам, что из сна Виталий выпал уже мертвым. А то натворил бы дел – никакие ремни не удержат!
Лиля выглядела немногим лучше. Сухое тело, руки-веточки и такие же тонкие ноги. Вместо лица – продавленная красная дыра. Над ней – всклокоченная корона редких седых волос. Шея морщинистая, черепашья. Одежда висит как на кукле. Но мертвая Лиля хотя бы походила на человека.
С сожалением и внутренней болью Света перевела взгляд на Кирилла. Кирилл… То, что осталось от улыбчивого вихрастого парня, напоминало фарш. Раздавленное, перетертое в кашицу мясо вперемешку с костями и внутренними органами. Наверное, именно так и должно выглядеть человеческое тело, зажатое многотонным кирпичным прессом. Под креслом багровели мокрые разводы. Неподалеку стояла пара ведер, из которых выглядывали швабры. Света представила, как равнодушный персонал деловито протирает пол грязной шваброй, отжимая розовую воду в пластиковое ведро. Внутри нее медленно закипала ярость.
– Не притворяйтесь, Светлана. Наши приборы показывают, что вы уже минуты три как в сознании.
Вспыхнули лампы – и Света заморгала слезящимися глазами.
– Я не притворяюсь, – хриплым после сна голосом сказала она. – Мне просто противно на вас смотреть.
Клацая каблуками лакированных туфель, Лаберин вышел в центр комнаты. Встал возле сомнологического аппарата, приобняв его рукой.
– Экая вы ершистая, право! – усмехнулся он.
Света не дала себя обмануть. В отличие от растянутых в улыбке губ, глаза профессора оставались холодными глазами энтомолога, изучающего наколотую на булавку бабочку.
– Я бы пожелал вам доброго утра, но на дворе глубокая ночь. Вы провели в совместном осознанном сновидении почти десять часов! Если бы о нас знала Книга рекордов Гиннесса, вы, Светлана, проходили бы там по чемпионскому разряду.
– А они? – Света мотнула головой, указывая на мертвецов. – По разряду пушечного мяса?
– Если вас коробит истинное положение вещей, можете придумать что-то более романтичное. В науке же принято называть все своими именами. Ваши коллеги, к несчастью, не справились. Но, если вас это утешит, это несчастье не только для них, но и для науки. Кабы не вы, Светлана, нынешний эксперимент был бы полностью провален. А так… есть много интересных данных, которые подлежат расшифровке, есть с чем работать. Значит, их смерти не напрасны.
– Интересные да-а-а-анные! – передразнила его Света. – А вы их спросили? Узнали, хотят ли эти люди стать строчками данных в ваших самописцах?
– Смерть двигает науку. Так устроен мир, нравится вам это или нет, – без улыбки ответил Лаберин. – Я не оправдываюсь и не жду ни вашего прощения, ни даже элементарного понимания. Мне это ни к чему.
– Интересно, нацистские исследователи в концлагерях так же себя оправдывали.
Тень недовольства скользнула по лицу профессора. Отвечать он посчитал ниже своего достоинства. Углубился в показания какого-то прибора, подчеркнуто вдумчиво глядя на экран.
