Он растерялся. Потом возмутился; первым желанием его было придушить Ждана, или, что гораздо лучше, вернуться на два с половиной года назад и остановить собственную руку, срывающую бумажку со Ждановой спины.
Начались уроки; слушая монотонный голос исторички, Влад понемногу успокаивался. Обида улеглась; осталось любопытство. Ну, и как вы без меня?
Два дня класс самозабвенно играл в новую игру. На третий день подняли бунт девчонки: почему это они должны бойкотировать Палия за то, что он поругался с Шилом? Это их личное дело, какого черта кто-то должен вмешиваться?
Да, девчонки капитулировали первыми – впрочем, может быть, девчонки просто практичнее? Им не очень-то нравится терпеть неудобства в угоду чьим-то там амбициям… А в том, что неудобства были, сомнений не оставалось.
Бойкот продолжался силами одних только ребят. Влад наблюдал; он уже понял к тому времени, что Ждан преподнес ему неожиданный подарок: практический эксперимент над грибницей.
Хуже всех приходилось тем, кто общался с Владом ближе других. Те, кого он недолюбливал и с кем разговаривал редко, выдерживали бойкот дольше. Зато те, кто жил с ним в лагере в одном корпусе, кто хоть иногда списывал решения, кто просил у него на уроках линейку или давал свою, кто рассказывал анекдоты в одной с ним компании, кто был с ним в одной волейбольной команде, кто хоть изредка играл с ним в шахматы – все они хитрили, юлили, изворачивались таким образом, чтобы и с Владом поговорить, и формальных законов бойкота не нарушить:
– Эй, ты! Куда прешь?
– А ну, пропусти…
– Давай, вали отсюда!
…Ноги у Влада были отдавлены чуть не по колено. Одноклассники искали контакта с ним – проще всего было наступить ему на ногу, а потом еще и обругать, как бы сгоряча. Но для душевного комфорта такого «общения» не хватало; атмосфера в классе все больше накалялась. Пацаны сделались раздражительными сверх меры; девчонки тоже злились, и в конце концов объявили альтернативный бойкот – Ждану, а тому и так приходилось хуже всех. Однажды, не выдержав, он прижал Влада к стенке – в буквальном смысле, после уроков, в традиционном для этого месте – мужском туалете:
– Ты! Ты понял?!
Что он хотел сказать – не имело значения. Он держал Влада обеими руками за плечи, он смотрел ему в глаза, он говорил с ним – и Влад видел, как наливаются здоровой краской бледные щеки, как просыпается радостный огонек в зеленых глазах:
– Ты! Ты понял или нет?!
Ждан нарушал им же установленный закон – о запрете разговоров с «этой сволочью». Нарушал со сладострастием, со щенячьим каким-то повизгиванием; Владу захотелось сказать ему, что в его, Влад, силах сделать Ждана своим рабом. Что он уже – его раб. Что Владу достаточно спрятаться на неделю, нет, всего на несколько дней… чтобы Ждан приполз к нему на пузе, со слезами вымаливая один взгляд, одно слово. Он уже открыл рот, чтобы все это сказать – но вспомнил о Димке и заткнулся.
Ждан, чье душевное равновесие наконец-то восстановилось, выпустил его плечи. Во всяком случае, бить ни с того ни с сего человека, который не оказывает сопротивления, бить одноклассника, бить Влада он не был пока готов.
Пока.
Ждан смотрел на Влада, по-прежнему стоящего у стены. И, кажется, пытался вспомнить, что здесь происходило три минуты назад.
Потом вдруг съежился, сразу напомнив прежнего Ждана, «вонючку» и парию. И торопливо вышел.
Бесшумно сочилась вода из неисправного крана.
Влад умывался долго и тщательно. Как будто холодная вода чем-то могла ему помочь.
* * *
Накануне дня, когда Димка должен был явиться наконец в школу, Влад нанес бывшему другу визит. Димкина мать пустила его в дом с большой неохотой.
Димка стоял посреди своей маленькой комнаты, всюду – на полу, на диване, на столе – разбросаны были тетради и учебники, у Димкиных ног стоял раскрытый кожаный портфель – пустой. Влад долго смотрел на портфель; такая вещь давно была его мечтой. Красиво, вместительно, для каждой вещи есть свое отделение…
Димка стоял, не говоря ни слова. Смотрел сурово; прежде он всегда радовался Владу, хоть уголками губ, хоть взглядом – но радовался. Теперь на Влада смотрел незнакомый, сильно подросший, очень коротко стриженый, очень исхудавший парень.
Владу вспомнилась мама, какой она была, когда отперла ему, бродяге, дверь. В новом Димке что-то было… цвет кожи? Бумажно-белый, а ведь когда они виделись в последний раз… кажется, триста лет прошло… Димка был загорелый, как жареная в масле картошка…
Влад снова перевел взгляд на пустой портфель. Собрался с духом:
– Я должен тебе кое-что сказать…
Димка вздохнул.
Влад шагал по комнате, перешагивая через учебники, бумаги и папки, спотыкаясь, давя канцелярские принадлежности уязвимыми, в одних носках, пятками. Влад жестикулировал; сбивался, задумывался, через каждое слово вставлял – я не вру, ты только поверь, это правда, ты пойми, это правда…
Димка слушал, сидя на краю дивана.
– Уезжай, – говорил Влад. – Я бы и сам куда-то уехал… Но мама! Она же без меня не может. А как я ей объясню?! Она же не поверит! Уезжай, Димка, я твоим родителям… прости, глупость это была, они все равно не поняли… не поверили… Ты поверь, это правда… Ты вспомни, как все было… Нам нельзя! Нам вместе – нельзя! Мы же не будем всю жизнь в одном классе учиться?!
Он путался – слова, давно отточенные и отрепетированные, будучи произнесены вслух, оказались абсолютным бредом. Димка слушал – печальный, незнакомый юноша; в глазах его не было доверия. Удивление – было. И еще что-то, подозрительно похожее на брезгливость. А может быть, Владу показалось?
Он оборвал себя на полуслове:
– Все. Не веришь – твое дело. Ты только вспомни все, что было… Я пошел.
Его уход напоминал бегство. Шнурки, например, пришлось завязывать уже на улице – лишь бы не провести лишние тридцать секунд в полутемной прихожей враждебного, недоумевающего дома.
Глава четвертая
Мама
* * *
Через полгода он вспоминал этот свой демарш со снисходительной улыбкой. Все события этого неприятного лета казались далекими, не вполне правдоподобными; сны о грибнице не повторялись давным-давно.
Все уладилось само собой. Все устроилось как нельзя лучше. Его любили все, и одноклассники и учителя, он по-прежнему водился с Димкой, а Ждан крутился вокруг, подлизываясь и не упуская случая назвать Влада другом.
Мама сделалась спокойна и даже, наверное, счастлива. Чувствовала себя хорошо, получила повышение по службе, по утрам занималась гимнастикой и каждый вечер играла с Владом в шахматы.
Расследование о происшествии в лагере зашло в тупик. Никого так и не наказали – если не считать порушенных репутаций и погубленного здоровья. Географичка, бывшая в лагере директрисой, без почестей ушла на пенсию; на ее место прислали новенькую, молодую, хорошую собой и невероятно стервозную особу.
