Владу снилась какая-то белиберда. Сети, нити, вокзалы, вечные опоздания на поезд, когда надо бежать, но нет сил сдвинуться с места…
Во вторник Димки все еще не было.
В среду – Влад специально никуда не отлучался, сидел дома – раздался междугородний звонок.
– Приезжай, – хрипло сказал незнакомый голос, в котором с трудом угадывались Димкины интонации. – Поселок… Вялки… Канатная, дом три…
Через десять минут Влад уже бежал за автобусом. Через полчаса – трясся в электричке.
Маме осталась корявая записка: «Все в порядке, срочно выехал, Димка болен. Позвоню».
Стемнело. Влад метался по платформе станции Вялки, пытаясь найти хоть кого-нибудь, кто знал дорогу на улицу Канатную…
Дверь открыла до смерти перепуганная старушка. Не снимая грязных ботинок, Влад ввалился в комнату; Димка, сделав явное усилие, сел на постели.
– Привет, – сказал с наигранной веселостью. – Я и не думал, что ты так быстро доберешься…
Потом, когда Димка заметно порозовел, когда Влад позвонил маме и успокоил ее и когда Димкина бабушка тоже немножко успокоилась – ввалились Димкины родители. Если раньше Влад только слышал идиому «глаза на лбу» – то теперь он вживую увидел, что это значит.
А еще потом, когда оба тряслись бок о бок в машине Димкиного отца по дороге в город – Владов друг сказал еле слышно:
– Понимаешь… Сильно в больницу не хотелось. А так… можно перетерпеть, ничего страшного. Если бы не эти паникеры…
И Влад с благодарностью пожал ему руку.
* * *
Мама разливала суп. Сперва в глубокую тарелку с синей каймой – Владу; потом в глиняную миску с узорами – себе. Прежде таких мисок было четыре: одну разбил Влад, когда ему было лет пять, вторую – опять-таки Влад в прошлом году, а третья разбилась сама, по необъяснимой причине соскользнув с края раковины.
Осталась одна, и сейчас в ней дымился суп.
Влад нарезал хлеб. Протянул горбушку маме. Он всегда оставлял ей горбушки. Даже когда был маленький.
– Как там Димка? – спросила мама.
– Уже хорошо, – отозвался Влад. Овощи в его тарелке плавали взад-вперед, повинуясь ложке-веслу; Влад смотрел, как мама ест. Как падают в тарелку одинокие капли; как пустеет глиняная миска, как тает на столе горбушка.
Суп в его тарелке остывал.
– Ты чего? – насторожено спросила мама.
– Ничего, – Влад вздохнул. Ему казалось, что между ним и мамой проведена поперек комнаты жирная меловая черта.
– На будущей неделе наконец потеплеет, – сказала мама. – И так полвесны съедено неизвестно каким циклоном…
– А давай купим еще один цветочный ящик, – сказал Влад.
Мама промокнула губы салфеткой. Легко поднялась; полнота, появившаяся в последние годы, не сумела отяготить ее движений. Сказывались юношеская любовь к волейболу и пешим походам.
Влад смотрел, как мама моет тарелку. Как споласкивает подвернувшуюся чашку из-под чая, которую Влад поленился вымыть утром.
– Мам…
Она сразу же обернулась:
– Да?
Воображаемая черта висела между ними, как бельевая веревка. Влад почему-то был уверен, что мама ее тоже видит.
– Мам, расскажи, как ты меня выбирала.
…Со времени Владова младенчества этот ритуальный рассказ повторен был тысячекратно. Маленький Влад слушал его охотнее любой сказки; правда, в последние годы он редко обращался к маме с традиционной просьбой. В последний раз – года полтора назад, наверное.
Мама улыбнулась, вытирая руки полотенцем. Преодолевая невесть откуда взявшееся смущение:
– «Захотелось мне сына. И пришла я в специальное место, где было много маленьких детей…»
– «И все они лежали в кроватках…» – подхватил Влад.
– «…И я стала выбирать себе самого лучшего мальчика, но не могла выбрать. Но потом увидела тебя, и поняла, что ты мой сын. И забрала тебя домой…»
– Ты, по-моему, что-то пропустила, – сказал Влад.
– Пропустила, – тихо призналась мама. – Как мне запрещали это усыновление. Как придирались к тому, к сему… А в особенности им не нравилось, что я не замужем…
Воображаемая черта-веревка грузно колыхнулась.
– А все-таки… как ты меня выбирала?
Мама посмотрела на свои руки, на зажатое в них мокрое полотенце:
– Это был такой праздник… когда мне все-таки разрешили. Дома уже стояла кроватка, в шкафу – все, что надо… ванночка, обогреватель для питания… А когда я оказалась… среди этих кроваток… мне стало страшно, Владка. Смотрю… теряюсь. Не могу решиться. За плечом сопит нянечка… все они спят. Дисциплинированно так… до сих пор не понимаю – почему они все спали? Никто не плакал? Даже те, кто лежал с открытыми глазами…
– Я спал?
– Нет, ты смотрел.
– На тебя? Может, я улыбнулся?
– Нет. Ты просто смотрел… Можешь верить, можешь нет, но я действительно поняла, что выбор сделан. Сразу.
– Ты брала меня на руки?
– Ну конечно…
– Ты сначала решила, что я – твой, а потом взяла меня на руки? Или сперва взяла, а потом решила?
Мама заколебалась. Посмотрела на Влада недоуменно:
– Не помню…
– Ну вспомни, пожалуйста. Как долго ты меня держала? Минуту, полчаса?
Мама долго молчала, сдвинув брови.
– Я носила тебя по проходу между кроватками, – сказала она наконец. – А нянечка все сопела… И чего-то требовала от меня… Чтобы я положила тебя на место и шла оформлять документы… А мне не хотелось тебя класть на место…
– Мама, – сказал Влад. – Когда ты сказала им, что берешь меня, именно меня… Они не пытались тебя отговорить?
Мамины брови окончательно сошлись на переносице. Двумя вертикальными линиями пролегли прежде незаметные морщины:
– Владка… ну почему ты спрашиваешь… откуда у тебя эти дурацкие мысли?
– Ну пытались? Не говорили что-то… о дурной наследственности, например? Или о каких-то странностях, связанных именно вот с этим младенцем? Не предлагали тебе других? Не просили подумать, повыбирать еще?
– Владка, – сказала мама после длинной-длинной паузы. – Ты меня пугаешь. Что опять? Что опять с тобой происходит? Я думала, что все прошло… переходный возраст… Я надеялась… И вот – опять…
Владу сделалось жаль ее. Так жаль, что больно стало в горле.
– Мама, – сказал он, мысленно разрывая черту, как бегун-победитель рвет финишную ленточку. – Я тебе расскажу… Только ты выслушай все сразу, ладно? До конца. Хорошо?
И заговорил, сидя над стылым супом. Мама сперва стояла, комкая в руках полотенце; потом подошла и села напротив, а полотенце положила на колени.
