Книга Живи и радуйся, страница 170. Автор книги Лев Трутнев

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Живи и радуйся»

Cтраница 170

– Во дает Стрелец! – уловил я все же чей-то возглас. Это кто-то из прирощинских парней, с дальнего края старой улицы, пробасил – толпились они по правую сторону круга. – Рвет подметки, а шмару проротозеял.

– Говори. Небось сам ее шпокнул, а на иконниковских сваливат…

Как током шибануло меня от этих слов. Спружинили ноги в резком останове, и вот они – ухмыляющиеся лица, часто враждующих с нашим краем парней. Со школьных скамеек, от самого первого класса, частенько схватывались мы с ними, разбивали друг другу носы, мирились и снова ссорились. Они – тульские, мы – орловские. Наши прадеды и деды переселялись из приграничных деревень тех губерний, не редко конфликтовали. Так и повелось.

– Кто это сказал?! – резко вскинулся я, оглядывая ехидные лица. С полминуты длилось молчание, переглядывание, а я ждал, стиснув зубы.

– Ну я, а что? – вылез из круга Серега Усков. Знал я его, ерепенистого, зубоскала и подковыру. И вот он передо мной – плотненький, вровень ростом, нагловато усмехающийся.

При виде искривленных в осклабе тонких губ паскудника, из-под которых торчали крупные зубы, еще больше токнула мне кровь в виски, и я, почти не осознавая, резко, коротким тычком, ткнул ему под грудь. Резиново спружинило под моим твердым кулаком, и Серега сломался в перехвате, закашлялся, но тут же кинулся на меня головой вперед. И если бы не моя увертливость, то прошиб бы он мой живот под печенку. Но я ловко отклонился и подсек Серегины ноги сапогом. Шмякнулся он лицом в спорыш, паханул носом землю, и я придавил ему шею ступней.

Кое-что, кроме приемов бокса, осваивали мы с Виктором по книжке на чужом языке. Ее, с рисунками по боевым приемам, привез еще отец Виктора с «финской» войны. Наторели мы на простых комбинациях, подсекая и перехватывая друг друга, и пригодилось.

Скосил я глаза – вижу с двух сторон заходят, и тут Паша вклинился медведем, растолкал кучу, а против него и ни каждый взрослый решился бы подняться, не то что эти молодяки: мою самодельную штангу, поболее трех пудов, он без всякой тренировки выжимал раза в два больше меня. Будь другое время, другие обстоятельства, и мог бы Паша взлететь высоко в большом спорте.

Охватил он меня, как в хомут засупонил, и повел к нашим ребятам. Опять разговоры, одобрение, дружеское участие. Потолкался я среди них еще с полчаса и незаметно, выбрав момент особо лихой пляски, сиганул через прясла в огород и на зады: на другие танцы был я нацелен, с другими мыслями…

Ночь. Плотная темень по лесам. Шорохи, неясные звуки, легкие порывы прохладного воздуха и думки, думки… Где быстрым шагом, где пробежкой, отмахал я до Иконникова знакомую дорогу часа за полтора и, крадучись, по теням палисадников, стал продвигаться к далеким звукам непривычной музыки. И чем ближе и яснее становились слаженные звуки духового оркестра, тем тревожнее стукало сердце. Хоронясь за густотой разросшихся акаций, вглядываясь в пространство и прислушиваясь к близким голосам и смеху, я подобрался к самому ограждению танцплощадки с глухой, у оркестра, стороны. Приник к нагретым за день доскам и стал высматривать того, ради которого хитрил весь вечер, и скоро заметил подонка в вальсе с какой-то девушкой, обрадовался: как и предполагалось, паскудник был на танцах, а дальнейшее зависело только от меня.

Бились в уши мягкие звуковые хлопки оркестровых труб, кружились в спокойных танцах пары, а я ждал, когда закончится отведенное для веселья время, и невольно сравнивал наше гулянье с райцентровским. Было в тех ритмах много отличного от жаркой пляски деревенской молодежи. Не чувствовалось в них накала, буйства духа, лихости…

Около часа прозыркал я глазами по танцплощадке, не теряя из вида щеголеватого парня, а когда ударила маршевая музыка, напялил пониже кепку и, придерживаясь теневых мест, двинулся вместе со всеми к выходу. За одним из крайних кустов акации я притаился и, заметив, в каком направлении пошел мой недруг, сделал темными проулками и огородами заметный крюк, полагая, что жить этот выкормыш непростых людей должен недалеко от центра, и не ошибся. Среди поредевшей толпы маячила уже знакомая фигура рядом с какой-то девушкой. Понял я, что молодой сластолюб наладился кого-то провожать и, возможно, любимую девушку. Но разве у такого подлеца может быть любимая девушка? Слишком чисты и высоки эти чувства, чтобы до них могли подняться негодяи. Было бы иначе, он не сделал бы мерзости в деревне, не пошел бы на гнусность по отношению к другому человеку. Нет, не достойны такие сочувствия. И я погнал промелькнувшие было светлые мысли…

Снова крадучись вдоль изгородей и задворками, шел я за видной издалека парочкой. Постепенно рассеивалась с улицы молодежь: кто уходил домой, в родные дворы, кто терялся на неосвещенных улицах окраин села, кто затаивался парочками в укромных местах, на скамейках…

Возле одного большого дома, затененного густой зеленью палисадника, притулилась в темном уголке и приметная пара. Мне было видно ее издалека, но разве хватит сил погасить любопытство: по-кошачьи стал я красться к тому палисаднику, где пользуясь густотой теней, где ныряя в прорехи изгородей. Даже какой-то охотничий азарт проявился. Совсем близко подобрался я к воркующим голубкам – многие слова прослушивались, и присел за кустами сирени. Промелькнула мысль, что подслушивать и подглядывать чужое милование гаденько, но не стронула она меня с места. И чего только не пришлось услышать за недолгое время! Чего только не плел девушке этот хлюст! В ушах свербело, сердце колотилось, мысли схлестывались – словно медленно-медленно поливали мне за шиворот горячей воды. А после и вовсе началось то, чего я и предвидеть не мог: прямо на скамейке, в открытию, в чуткой настороженности летней ночи!..

Не выдержал я тех ахов и охов и метнулся вдоль забора к тополям, чернеющим двора через три. Вот тебе и любовь, таинство, святость! По-скотски вершилось то, о чем рассуждали с оглядкой и думали со стыдом. Притушившееся было зло на того подонка вновь свело скулы. До боли стиснулись зубы, когда я представил на месте неизвестной девицы Катюху, там, в кустах, на опушке Агапкиной рощи, и едва сдержался, чтобы не кинуться назад: свидетели для меня – гибель…

Еще немало времени прошло в выжидании завершения плотских утех беспринципной парочки, когда наконец вынырнул из теней двора натешившийся парень. Ходко пошел он к освещенной улице по центру, и я за ним, осмотревшись. Вероятно, девица, что была с ним, жила в том же доме, у которого и ублажалась на лавочке. Во всяком случае, везде было безлюдно.

Легкими пробежками опередил я парня и выскочил ему навстречу почти в конце улицы. Резко отпрянул он, остановившись. Свет от фонарей, что висели на столбах у магазинов и райкома, хотя и был далеким, но все же редил и без того не густую темноту ночи. Узнал меня негодник сразу: заметно вздрогнул, поднял руки, загораживаясь. Я и слова не успел вымолвить, как он резко выкинул ногу, стараясь достать меня ботинком. Как успел я отклониться от тяжелого удара в пах, угадать трудно – скорее инстинктивно, чем сознательно. Ботинок лишь вскользь задел бедро. Кулаки вмиг сжались до каменной твердости. Удар в подбородок, между поднятыми в неумелой защите руками, посадил парня на задницу, а второй – прямой в лицо, опрокинул. Заверещал пакостник, завопил, а я, озверев, что никогда со мной не было, стал пинать его жестко, изо всех сил, стараясь не попадать в лицо или голову. С бока на бок катал я негодяя по земле, цедя сквозь зубы: «За Катюху, за Катюху…» Но как ни горяч я был, а услышал милицейские свисток и топот и кинулся к зарослям акаций, которые когда-то окружали соборную церковь.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация