– Есть один! – похвастался Паша и хотел еще что-то сказать, но я уже всё понял и начал скрадывать ближнего ко мне утенка.
Удар по воде – и всполох досады: хлопок хлыстом пришелся чуть левее зеленого бугорка. Хлопунец сразу же нырнул и ушел под водой куда-то в сторону.
– По-стариковски получилось, – заметил мою неудачу Паша, – резче надо и точнее. Пробуй еще…
Мир для меня сфокусировался на этих маленьких кудельках из водных трав – и звуки, и свет были бессильны перед острым мигом возможного овладения добычей. Еще две-три неудачи и дело наладилось, пошло…
К заходу солнца, к тому времени, когда возвращалось с пастбища наше единоличное стадо коров и нужно было встречать истомленную за день скотину, у нас с Пашей было чуть меньше дюжины хлопунцов на двоих.
И что удивительно: наши ли былые удачи в охоте с Кольшей, редкие ли успехи в ребячьих поисках мясного приварка к нашему пропитанию – сгладили мои налетные чувства жалости, и даже к убитым хлопунцам я относился, как к желанной добыче, так необходимой нам в столь нелегкое время.
Глава 2. Горе
1
Перво-наперво, что нас всколыхнуло в самом начале учебного года, это появление нового директора школы и нового классного руководителя. Директриса – Анна Степановна, и наш классный руководитель – Екатерина Дмитриевна, были из эвакуированных ленинградцев и уехали домой вместе со всеми. Новый директор оказался из своих, деревенских, фронтовик, списанный из армии по кому-то ранению, звали его Иван Иванович Сусальников (позже, в разговоре учеников – просто Ван Ваныч). А классным руководителем стал тот безрукий танкист, что рассказывал нам про танковые бои – Михаил Михайлович Соснов (заглазно, для сокращения – Мих Мих), то же наш однодеревенщик.
Раньше я сидел за партой с Мишкой Кособоковым. Но после того памятного сева мы как-то сблизились с Антохой Михеевым. Он и плюхнулся со мной рядом с первым звонком.
Мих Мих, читая наши фамилии в журнале, пристально рассматривал каждого и, закончив список, поднялся.
– Я вижу, – начал он, – у нас немало девочек, и сидят они друг с другом. То же самое и ребята. Это дает лишний повод для разговора во время уроков и отвлекает от усвоения знаний. Давайте будем пересаживаться: девочки перейдут за одну парту к мальчикам на добровольных началах, мальчики – к ним. Я думаю, что они между собой не особенно разговорятся.
Это было второе новшество, всколыхнувшее нас. Но с учителем, да еще и в классных руководителях, не поспоришь.
Антоха встал, растерянно оглядываясь. Я тоже завертел головой, пытаясь угадать ту девчонку, которая сядет ко мне.
По проходу, поглядывая на меня, шла Маня Огаркова, скромница и тихоня, и мне бы с ней было удобно. Но не тут-то было: я и не заметил, как рядом оказалась Лиза Клочкова, темноволосая и черноглазая, бойкая на язык непоседа. Она, не сказав ни слова, решительно толкнула меня локтем в бок, предлагая подвинуться. «Вот тебе и спокойствие! – отметилось с огорчением. – Эта егоза задавит расспросами, да и списывать задания наладится». Но факт свершился. Не прогонять же её. А Лиза как-то забавно игранула дугами угольно черных бровей и усмехнулась, будто понимая моё душевное состояние.
Подавив вздох сожаления, я отвернулся и стал смотреть в окно на играющие листвой тополя по другую сторону улицы, на облитые зоревыми красками крыши ближних домов, в широкий разворот неба над деревней.
– Так и застолбим – кто где, – дал своё согласие с новым порядком рассевшихся учеников Мих Мих. – А тебе, Венцов, что, соседка не понравилась, к окошку отвернулся?
Это уже мне замечание, и я растерялся, но ничего не ответил, а лишь непроизвольно пожал плечами.
2
Рядом с дровником у нас был навес, и в нем дед начал делать новые сани. Он выстругал из двух березовых сутунков заготовки на полозья. Один конец этих заготовок был стесан много тоньше общей длины. На них дед насек топором поперечные зарубки.
– Загибать эти концы буду, – загасил он мой вопрос.
– А как? – допытывался я, стараясь уяснить все приёмы санного ремесла.
– Приспособление такое есть на санном дворе, туда свезу, хотя можно и дома это сделать, но хлопотно.
Вдоль всей длины будущего полозья дед принялся долбить прямоугольные углубления.
– Под копылья, – сказал он и больше ничего не стал объяснять. – Позже сам все увидишь, не спеши вперед батьки. – Чудак дед – затевает какое-нибудь дело и думает, что я его понимаю. Обидно немного, да что поделаешь – таков его метод воспитания: сам, мол, шевели мозгами.
А через два дня во дворе появились полозья с согнутыми полукольцом головками. Дед забил в них копылья (деревянные брусочки) и стянул полозья поперек вязками – распаренными в печке и скрученными наподобие веревки ивовыми хлыстами. На копылья, сверху, наделись грядки – плоские рейки, а к головкам полозьев закрутками дед прикрепил раму и оглобли.
– Специально сани меньше конных сделал, – радуясь, что все у него вышло по задумке, светлел лицом дед, – в них, в случае чего, и корову можно будет запрягать.
Я опешил: шутит, видно, дед насчет коровы, – и высказал сомнение:
– Как же ты ей через рога хомут наденешь?
Дед едва не расхохотался:
– В чем мудрость-то? Быков ведь видел, как запрягают?
– То быков. У них деревянное ярмо. А нашу Зорьку если загнать под неё, то молока не жди.
Дед свел брови:
– Насчет молока ты, пожалуй, прав. А вот под ярмо корову загонять не будем – я ей кожаную, с войлоком, шлею сработаю.
– Да зачем? – все не понимал я деда. – Мы же до этого без коровы обходились.
– Э, – дед поднял пожелтевший от курева указательный палец. – До этого быка в колхозе брали. На нем и сено возили, и дрова, а теперь и быков не осталось. Если и уцелело их три-четыре, то на колхозных работах все световые дни заняты. В личное пользование никто теперь быка не даст. Да и техники почти не осталось. Ко всему тому еще, из-за нехватки тягла, сена на зиму мало заготовили. Боюсь, что и оставшаяся скотина к весне не поднимется. А конца войны пока не видно, да и после неё не сразу все наладится. А жить как-то надо. Вот и придется кое-когда свою корову ставить в оглобли…
Потянуло в глубокое раздумье дедово предположение. Даже грустно сделалось. И уже помогал я ему, молча, с особым усердием, опасаясь поднять дальнейшими расспросами еще большую волну тревожных образов.
3
Под выходной день всю школу вывели в поле собирать после жатвы колоски. Одетые и обутые – кто во что горазд, мы шли туда шумной гурьбой, хотя и веселиться вроде бы причин не было. Даже день поднимался хмурый, по-осеннему знобкий.
На краю поля, того самого, от которого мы с дедом когда-то отвозили зерно, Мих Мих расставил нас цепочкой – шагов на пять друг от друга, и мы двинулись по стерне словно солдаты в атаку.
