– Они у нас люди или кто? Куклы?
– Они муж и жена! Они мои родители, и должны жить вместе! Чего бы там им не хотелось!
– От того, что они не будут жить вместе, они не перестанут быть твоими родителями…
– Пан, не мути воду… Ты меня любишь?
Тот, кто смотрел с экрана, мигнул.
– Да.
Сказано было коротко и кротко. У Юльки по спине пробежали мурашки: она сразу поверила. Как верила уже много раз.
– Пан… Милый… Послушай меня. Только послушай. Ты ведь можешь это сделать. Никому не будет хуже. Будет лучше! Пусть мама… Молчи! Я всё знаю, что ты мне скажешь. Но это ведь особенный случай. Ты признай: я ведь особенный ребёнок тоже… Другим хоть бы что, пусть их родители хоть на Полярной платформе… А я так не могу! Ну пожалей ты меня… Никто ведь не узнает, что ты отступил от своих этих проклятых принципов… Пожалуйста!
– Пятнадцать лет назад, – глухо сказал Пандем, – другая девочка… Она была чуть постарше. Хотела выйти замуж за твоего отца. Она его действительно любила. И говорила очень похоже… Только если бы я тогда «подсудил» ей, тебя бы не было, Юль…
– Если ты меня не послушаешь, – сказала Юлька тихо, – значит, я для тебя – ничто.
– Это неправда. Юлька, ты для меня очень многое. Ты – это часть меня. Тебе надо не тёмный и не золотистый, а наоборот, бело-розовый, очень светлый оттенок лица, и тогда ты сможешь хорошо менять цветовую гамму глаз…
Тот, что смотрел с экрана, протянул вперёд руку; в руке было круглое зеркало, и Юлька увидела в нём своё отражение – со светящейся молочным светом кожей, с вишнёвыми выразительными глазами – тот самый эффект, который она тщетно пыталась отыскать в коробке с новейшей косметикой.
Юлька облизнула губы.
– Я знаю, каково тебе, – тихо сказал тот, что смотрел в экрана. – Твоим родителям не легче… Позвони отцу?
Юлька глубоко вздохнула. Тряхнула головой, будто сбрасывая наваждение:
– Я не понимаю. Нам троим плохо – почему ты не можешь сделать хорошо?
– Потому что ты человек и твои родители люди.
– А люди – значит, должны мучаться? Человек – это тот, кому плохо?
– Человек – это тот, кто обладает волей.
– А в моей воле отказаться от воли?
– У тебя очень сильная воля, ты не можешь от неё отказаться.
– Ты врёшь, – сказала Юлька и испугалась собственных слов. Но потолок беседки не обрушился на неё, и мир вокруг не вывернулся наизнанку; она посмотрела в глаза тому, кто был по ту сторону экрана, и повторила теперь уже твёрдо:
– Ты врёшь! Либо в том, что меня любишь, либо в том, что не можешь ничего изменить!
Пандем молчал. Зеркало в его руке отражало некрасивую, красную от злости, с перекошенным ртом Юльку.
– Я для тебя всего лишь муравей на муравейнике, – сказала Юлька и снова услышала в своих словах дедовы интонации. – Если ты меня не послушаешь… я уйду от тебя. Я больше никогда с тобой не заговорю. Я стану «Без Пандема». Ты этого хочешь?
– Нет, – сказал её собеседник быстро, даже слишком быстро, так, во всяком случае, Юльке показалось. – Я этого не хочу.
– Так вот это моё последнее слово! – сказала она и поднялась. – Даю тебе один день на размышление… Один день! Если завтра мама не позвонит отцу – я не скажу тебе больше не слова, никогда! Понял?!
Экран погас.
Некоторое время Юлька оторопело смотрела на чёрный прямоугольник. Никогда прежде Пандем не уходил первым; никогда.
* * *
Арина Каманина любила своё утро. В восемь часов заводил песню будильник – негромкую, осторожную, прогоняющую сон моментально и напрочь. В восемь сорок она выходила из физкабинки голая, мокрая, горячая, ни о чём не думающая, кроме предстоящего завтрака с чашкой горячего тоника.
В девять ноль девять она открывала дверь беседки и ровно в десять минут десятого усаживалась перед железным зеркалом в серебряной раме. Сегодня, впрочем, она пришла на минуту раньше; села, положив подбородок на сплетённые пальцы, глядя на собственное отражение.
Для женщины на пороге пятидесятилетия она выглядела, пожалуй, идеально. Овал лица почти не изменился. Веки оставались упругими. Редкая седина в светло-русых волосах не старила, скорее, придавала шарм. Арина могла бы родить ребёнка, если бы захотела.
– Доброе утро, Пан.
Зеркало потемнело. Вместо Арины в нём отразился Пандем – иногда ей казалось, что он такой же, каким был и пятнадцать, и двадцать, и двадцать пять лет назад. А иногда – что он изменился; во всяком случае, если бы отражавшийся в зеркале был человеком, она не могла бы определить его возраст.
Пандем кивнул. Ничего не сказал в ответ; это не была грубость. Арина откуда-то знала, что их утренние встречи – короткие – столь же много значат для него, как и для неё. Может быть поэтому они говорили всегда мало.
Сперва она не верила, что Пандем приведёт в действие свой план насчёт беседок. Потом злилась. Потом впадала в отчаяние. Потом успокаивалась, поддаваясь на уговоры Пандема.
Потом – когда Пандем был уже только в беседках – она ничего не могла делать, ездила по городу внешне бесцельно, а на самом деле от беседки к беседке. Она прошла их все. И в каждой проводила не меньше часа; Пандем не упрекал её и не стыдил, он прекрасно понимал, что это пройдёт.
И прошло. Арина устала. А потом – привыкла.
Она могла бы сказать: Пан, мне не хватает тебя. Я признаю твою правоту: общаться с тобой ежесекундно я не должна, не могу, у меня атрофируется желание – и возможность – принимать решения, вообще чего-то хотеть… В моей теперешней жизни есть свои преимущества. Во всяком случае, каждое утро я просыпаюсь, зная, что увижу тебя через час и десять минут. И каждый вечер я засыпаю, зная, что ты со мной всегда и что ты думаешь обо мне. И, в конце концов, я всё равно говорю с тобой – по привычке – хотя ты мне не отвечаешь.
…Ты боялся, что я разучусь жить с людьми? Смешно, Пан, с ними просто. Иногда слишком просто. Кроме того, во мне никто не нуждается. Во всём мире. Дети? Витальке двадцать пять, он ровесник твоего прихода… Ромке восемнадцать. Но Виталька хоть звонит иногда… Внуков нет… Оба не торопятся, зачем им это – семья, дети… Пан, знаешь, что мне кажется? Мне кажется, ты испугался собственного предназначения. Ты отступил от нас в угоду призраку, в угоду тени, видимой тебе одному.
А я нуждаюсь в тебе ежечасно. Я человек диалога. Вот люди монолога, такие как Алекс, например, вполне могли бы общаться с тобой только в беседках. Ещё эти беседки можно было бы построить на высоких гладких столбах, например… Чтобы, добиваясь твоего общества, они совершали столь милые их сердцу усилия – на грани возможного…
– Всегда с тобой, – сказал Пандем из глубины зеркала.
Арина улыбнулась. Кивнула.
