– Потом. Кто тебя обидел?
– Никто меня не обидел. Увези меня отсюда.
– Обязательно.
– Когда мы уедем?
– Я не знаю, маленькая. Но мы обязательно уедем.
– Далеко?
– Очень далеко.
– В метрополию?
– Да… в метрополию. Ко мне.
– Там хорошо?
– Там дивно хорошо. Там никто никогда не плачет.
– Так не бывает.
– Да, конечно. Так не бывает. Но ты там никогда не будешь плакать.
– А какие там люди?
– Как я.
– Все такие?
– Не все. Есть гораздо лучше.
– Вот это уж не бывает.
– Вот это уж как раз бывает!
– Почему тебе так легко верить? Отец никому не верит. Брат говорит, что все свиньи, только одни грязные, а другие нет. Но я им не верю, а тебе всегда верю…
– Я люблю тебя…
– Подожди… Румата… Сними обруч… Ты говорил – это грешно…
Румата счастливо засмеялся, стянул с головы обруч, положил его на стол и прикрыл книгой.
– Это глаз бога, – сказал он. – Пусть закроется… – Он поднял ее на руки. – Это очень грешно, но когда я с тобой, мне не нужен бог. Правда?
– Правда, – сказала она тихонько.
Когда они сели за стол, жаркое простыло, а вино, принесенное с ледника, степлилось. Пришел мальчик Уно и, неслышно ступая, как учил его старый Муга, пошел вдоль стен, зажигая светильники, хотя было еще светло.
– Это твой раб? – спросила Кира.
– Нет, это свободный мальчик. Очень славный мальчик, только очень скупой.
– Денежки счет любят, – заметил Уно, не оборачиваясь.
– Так и не купил новые простыни? – спросил Румата.
– Чего там, – сказал мальчик. – И старые сойдут…
– Слушай, Уно, – сказал Румата. – Я не могу месяц подряд спать на одних и тех же простынях.
– Хэ, – сказал мальчик. – Его величество по полгода спят и не жалуются…
– А маслице, – сказал Румата, подмигивая Кире, – маслице в светильниках. Оно что – бесплатное?
Уно остановился.
– Так ведь гости у вас, – сказал он, наконец, решительно.
– Видишь, какой он! – сказал Румата.
– Он хороший, – серьезно сказала Кира. – Он тебя любит. Давай возьмем его с собой.
– Посмотрим, – сказал Румата.
Мальчик подозрительно спросил:
– Это куда еще? Никуда я не поеду.
– Мы поедем туда, – сказала Кира, – где все люди как дон Румата.
Мальчик подумал и презрительно сказал: «В рай, что ли, для благородных?..» Затем он насмешливо фыркнул и побрел из кабинета, шаркая разбитыми башмаками. Кира посмотрела ему вслед.
– Славный мальчик, – сказала она. – Угрюмый, как медвежонок. Хороший у тебя друг.
– У меня все друзья хорошие.
– А барон Пампа?
– Откуда ты его знаешь? – удивился Румата.
– А ты больше ни про кого и не рассказываешь. Я от тебя только и слышу – барон Пампа да барон Пампа.
– Барон Пампа – отличный товарищ.
– Как это так: барон – товарищ?
– Я хочу сказать, хороший человек. Очень добрый и веселый. И очень любит свою жену.
– Я хочу с ним познакомиться… Или ты стесняешься меня?
– Не-ет, я не стесняюсь. Только он хоть и хороший человек, а все-таки барон.
– А… – сказала она.
Румата отодвинул тарелку.
– Ты все-таки скажи мне, почему плакала. И прибежала одна. Разве сейчас можно одной по улицам бегать?
– Я не могла дома. Я больше не вернусь домой. Можно, я у тебя служанкой буду? Даром.
Румата просмеялся сквозь комок в горле.
– Отец каждый день доносы переписывает, – продолжала она с тихим отчаянием. – А бумаги, с которых переписывает, все в крови. Ему их в Веселой Башне дают. И зачем ты только меня читать научил? Каждый вечер, каждый вечер… Перепишет пыточную запись – и пьет… Так страшно, так страшно!.. «Вот, – говорит, – Кира, наш сосед-каллиграф учил людей писать. Кто, ты думаешь, он есть? Под пыткой показал, что колдун и ируканский шпион. Кому же, – говорит, – теперь верить? Я, – говорит, – сам у него письму учился». А брат придет из патруля – пьяней пива, руки все в засохшей крови… «Всех, – говорит, – вырежем до двенадцатого потомка…» Отца допрашивает, почему, мол, грамотный… Сегодня с приятелями затащил в дом какого-то человека… Били его, все кровью забрызгали. Он уж и кричать перестал. Не могу я так, не вернусь, лучше убей меня!..
Румата встал возле нее, гладя по волосам. Она смотрела в одну точку блестящими сухими глазами. Что он мог ей сказать? Поднял на руки, отнес на диван, сел рядом и стал рассказывать про хрустальные храмы, про веселые сады на много миль без гнилья, комаров и нечисти, про скатерть-самобранку, про ковры-самолеты, про волшебный город Ленинград, про своих друзей – людей гордых, веселых и добрых, про дивную страну за морями, за горами, которая называется по-странному – Земля… Она слушала тихо и внимательно и только крепче прижималась к нему, когда под окнами на улице – грррум, грррум, грррум – протопывали подкованные сапоги.
Было в ней чудесное свойство: она свято и бескорыстно верила в хорошее. Расскажи такую сказку крепостному мужичку – хмыкнет с сомнением, утрет рукавом сопли да и пойдет, ни слова не говоря, только оглядываясь на доброго, трезвого, да только – эх, беда-то какая! – тронутого умом благородного дона. Начни такое рассказывать дону Тамэо с доном Сэра – не дослушают: один заснет, а другой, рыгнув, скажет: «Это, – скажет, – очень все бла-ародно, а вот как там насчет баб?..» А дон Рэба выслушал бы до конца внимательно, а выслушав, мигнул бы штурмовичкам, чтобы заломили благородному дону локти к лопаткам да выяснили бы точно, от кого благородный дон сих опасных сказок наслушался да кому уже успел их рассказать…
Когда она заснула, успокоившись, он поцеловал ее в спокойное спящее лицо, накрыл зимним плащом с меховой опушкой и на цыпочках вышел, притворив за собой противно скрипнувшую дверь. Пройдя по темному дому, спустился в людскую и сказал, глядя поверх склонившихся в поклоне голов:
– Я взял домоправительницу. Имя ей Кира. Жить будет наверху, при мне. Комнату, что за кабинетом, завтра же прибрать тщательно. Домоправительницу слушаться, как меня. – Он обвел слуг глазами: не скалится ли кто. Никто не скалился, слушали с должной почтительностью. – А если кто болтать за воротами станет, язык вырву!
Окончив речь, он еще некоторое время постоял для внушительности, потом повернулся и снова поднялся к себе. В гостиной, увешанной ржавым оружием, заставленной причудливой, источенной жучками мебелью, он встал у окна и, глядя на улицу, прислонился лбом к холодному темному стеклу. Пробили первую стражу. В окнах напротив зажигали светильники и закрывали ставни, чтобы не привлекать злых людей и злых духов. Было тихо, только один раз где-то внизу ужасным голосом заорал пьяный – то ли его раздевали, то ли ломился в чужие двери.
