Он тут же принялся суетиться и отдавать приказы, размахивая при этом руками так, словно торговался на рынке. Блашке презрительно усмехнулся: этот генерал всем своим видом и поведением наводил на мысль об опереттах Штрауса или Кальмана. А осмысленностью поведения и приказов – о цирке и коверных клоунах! Пару раз гауптману пришлось вмешаться, чтобы отменить или скорректировать особенно выдающиеся перлы У Фаня, и, наконец, уже захлебнувшаяся атака обрела второе дыхание. В цепи, фыркая синеватым выхлопом, выползли творения итальянского военного гения, а за ними расчеты на руках катили Pak 35/36
[341]. С новой силой заквакали минометы, над полем боя повис надрывный вой «Цилай!», и китайские цепи рванулись к японским траншеям.
Гауптман прислушался и удовлетворенно улыбнулся: сквозь трескотню японских пулеметов и тявканье гранатометов в какофонию боя уверенно вплелся лай лицензионных MG-34, выпуск которых китайцы наладили в своих арсеналах. На станках с автоматами рассеивания германские пулеметы накрыли японскую линию обороны, и там теперь был сущий ад. «Наверняка японские мартышки теперь сидят и нос боятся высунуть! – подумал Блашке и тут же мысленно выругался: – Дерьмо! Как же, будут они прятаться!» Из окопов захлопали японские противотанковые ружья, и одна танкетка нелепо закрутилась со сбитой гусеницей, а втораятут же дернулась, замерла и окуталась дымом. Немец скрипнул зубами: почему эти тупые китаезы не пытаются использовать те четыре экспериментальных Pzkpfw-IV
[342], которые буквально вчера прибыли вместе с экипажами для проведения испытаний в боевых условиях. Там же броня такая, что японские хлопушки просто не возьмут ее ни с какой дистанции! И пушка солидная: с близкой дистанции – почти в упор! – они эти окопы разнесут в один миг! А тут – дерьмо! Сраная задница! Эти узкоглазые засранцы уже и третью подожгли, а наши узкоглазые засранцы снова залегли! Хорошеньких союзничков нашла себе Германия, нечего сказать! Прав был фюрер, когда говорил, что китайцев надо сначала учить быть людьми, а потом уже – солдатами!
Но тут снова раздалось «Цилай! Цилай!», и в атаку двинулась новая волна солдат в желто-сером обмундировании. Но теперь впереди них шли штурмовые отряды, сформированные, обученные и экипированные по рекомендациям генерального военного советника Чан Кайши генерала Александра фон Фалькенхаузена
[343]. Они не бежали бестолковой оравой, а двигались перебежками, сжимая в руках пистолеты-карабины Маузера и ручные гранаты. Вот они уже на линии проволочных заграждений, вот преодолели их, вот…
Откуда-то из-за окопов ударили крупнокалиберные пулеметы. Они начисто выкосили несколько групп, но наступающих было слишком много. Полетели гранаты, и с яростным ревом китайские штурмовики ворвались в окопы. Уцелевшие японские пехотинцы встретили их штыками, саперными лопатками, ножами. В ход шли маленькие мотыги и саперные кирочки, в траншейной тесноте солдаты использовали все, что только подворачивалось под руку, от тяжелых фляг на ремняхдо колышек для палаток. Японцы сопротивлялись так яростно и упорно, что едва-едва не выбили атакующих – и выбили бы, если бы не подоспел двадцать пятый Хэйланьский полк. Японцев задавили числом, накидываясь на одного только что не вдесятером, но все равно – полностью вычистить первую линию траншей китайцам не удалось: около взвода японцев засели в большом блиндаже и, ощетинившись стволами, приготовились подороже продать свои жизни. Остатки штурмовых групп и простые пехотинцы бестолково топтались перед неожиданным узлом обороны, не зная, что предпринять. По правилам, у штурмовиков должны были быть тротиловые шашки, но то ли их не оказалось, то ли в запале атаки их израсходовали вместо ручных гранат. Гауптман Блашке пригляделся и увидел, как по полю ползут, прячась от очередей «крупняков», несколько подносчиков. Ну, значит, можно считать, что первая линия обороны взята…
Сеи Юрисима оказался единственным офицером, спасшимся в блиндаже. Правда, «спасшимся» – это, наверное, было слишком громко сказано. Так, ненадолго отложившим свою смерть. Совсем ненадолго…
Юрисима обвел глазами своих солдат. Оборванные, окровавленные, они смотрели на него – своего командира и ждали приказаний. Тадаеси вздохнул: что можно приказать? Разве и так не ясно?
– Божественный Тенно говорит нам, – хрипло произнес Юрисима и непроизвольно облизал разом пересохшие губы. – Сражайся жестоко, если боишься умереть, и ты умрешь в бою. А если не боишься – ты не умрешь…
Солдаты молчали. Сеи стиснул рукоять дедовского меча – отцовский меч достался старшему брату, и продолжил, возвысив голос:
– Сын Неба приказал: ни при каких обстоятельствах не сдавайся в плен! Если стал беспомощным – с честью покончи с собой!
Он не придумал, что еще сказать своим солдатам в последнем обращении и потому запел:
Голос Тадаеси сорвался, но внезапно рядом с ним запели двое нито-хей – рядовых второго класса.
Теперь пели все: пожилой хейсе
[345] – должно быть из школьных учителей, четверо пулеметчиков, гунсо
[346] из его взвода… Все дружно выпевали:
Садзарэ-иси но
Ивао то нари тэ
Кокэ но мусу мадэ.
Пропев, как полагается, трижды текст гимна, все встали по стойке «смирно» и трижды крикнули «Банзай!».
– Каково ваше самое сокровенное желание?! – сорванным голосом взвизгнул сеи.
– Наше самое сокровенное желание – умереть за императора! – нестройно проорали солдаты, после чего каждый занял свое место.
