Правда некоторые студенты, пришедшие в парашютисты добровольцами, снисходительно посмеивались, обзывая товарищей старыми бабками, и научно поясняли, что пить кровь не придется. Просто раз в месяц будут делать инъекции специальной сыворотки, приготовленной из крови тех самых фашистов и врагов народа. А сыворотка эта – противоядие, и тому, кто пройдет курс лечения этим противоядием, не страшны никакие вражеские застенки – вырвется, прикинувшись своим, да так, что никто отличить не сумеет. Даже вражеские служебные собаки не сообразят – сыворотка поменяет запах. При этом трое студентов Ленинградского биофака произносили еще непонятное слово «феромоны», но им виднее – с третьего курса в Красную Армию пошли. Выучились, значит.
Легендами успели обрасти и новые методы физподготовки, сверхсекретные курсы защиты и нападения без оружия, новейшие модели автоматических винтовок, пулеметов, тяжелого вооружения, которые вот-вот должны были поступить в бригаду.
– Что, Геллер? – младший комвзвод
[129] Соколов дружески пихнул в бок здоровенного красноармейца Моисея Геллермана. – Хана теперь твоей диете. Придется тебе молочка попить.
Моисей посмотрел на своего командира и приятеля грустными еврейскими глазами и пробурчал:
– Глеб, ну ты ж знаешь. Ну не могу я его пить. Несет меня с него – спасенья нет!
– Так это – с коровьего, – вмешался в разговор третий друг-приятель – отделенный командир
[130] Доморацкий. – А теперь ты будешь по системе Новикова-Поддубного каждое утро стакан медвежьего молока выпивать. Всем положено – значит, и ты не отвертишься.
Геллерман засопел, а потом сказал, что он, вообще-то, не против, только доить медведей он отказывается. Еще укусят, пока доишь.
– Травите? – поинтересовался лейтенант Лесной, подходя к друзьям неслышной походкой бывалого таежника. – Успокойся, товарищ Геллерман: никто тебя медведей доить не заставит. И молоко будет не медвежье, а китовое.
– Как у писателя Беляева? – спросил начитанный Соколов. – С подводных ферм?
– Вот-вот, – кивнул Лесной. – Есть такие хищные киты – касатки. Вот их-то молоком нас поить и станут. Товарищ военврач третьего ранга Логинов так и объяснил: для скорейшего наращивания мышц и чтобы в бою не трусить. Специально с Тихого океана привозить станут.
Он закурил, протянул зажженную спичку Соколову, который тоже достал папиросу, и продолжал:
– В штабе батальона говорили, что теперь нагрузки сильно возрастут. Мы теперь будем броски с нагрузкой в пятьдесят – шестьдесят килограммов делать. Вот представь себе, товарищ Геллерман, что тебе в таком броске в одиночку придется максим переть. Тут без китового молока никак, я думаю. Уж на что у вас Доморацкий здоровенный, а и ему больше пяти километров на себе шесть десятков кэгэ тащить не под силу станет.
– И то после такой пробежки его самого тащить придется, потому что он же тогда только мычать сможет, и то – с трудом, – хмыкнул Соколов. – Товарищ лейтенант, а я вот еще слышал, что мясо какое-то обезвоженное – сулемовое, что ли? – давать станут. Правда, или так – треп?
– Правда, только не сулемовое, а сублимированное.
Лесной собирался сказать еще что-то, но тут затрубили горнисты, и бойцы-десантники опрометью бросились строиться.
На территорию лагеря въезжал кортеж легковых автомобилей. Впереди шел могучий ЗИС-101, следом – бьюик и несколько «эмок». Машины остановились, не доезжая нескольких метров до плаца. Парашютисты буквально пожирали глазами автомобили, гадая: как же выглядит их новый командир?
К ЗИСу заторопились комиссар бригады, начальник штаба и командиры батальонов. Распахнулась дверца. Командиры напряглись так, что, казалось, было слышно, как скрипят натянутые мышцы.
Из недр авто выбрался крепкий человек с пышными усами в перетянутой ремнями белой гимнастерке, на которой огнем горели алые петлицы с золотыми маршальскими звездами. По строю десантников пронесся дружный вздох. Не узнать маршала Буденного было невозможно. А где тогда их новый командир?
Из других автомобилей вылезли командиры рангом пониже и присоединились к маршалу, который, коротко переговорив о чем-то с комсоставом бригады, прошел на правый фланг строя и встал вместе с сопровождающими в общий строй.
Лишь вколоченная годами службы дисциплина удерживала красноармейцев и командиров, стоявших в строю, от того, чтобы немедленно кинуться к старшим командирам и выяснить наконец: что же это происходит в их бригаде? Что?!
Длинный зеленый «Ленинград-1» въехал на территорию бригады ровно в десять тридцать. За ним следовали две «эмки» и три грузовика «Мореланд». Замыкали короткую колонну два броневика: пушечный БА-6 и легкий пулеметный ФАИ. Новиков выскочил из «трофейного» лимузина, не дожидаясь полной остановки, одернул новенькую гимнастерку и… ошарашенно замер: на правом фланге бригады стоял маршал Буденный! При всех своих орденах, при золотой шашке и наградном маузере.
– Твою мать… – прошептал Кирилл.
За его плечом гулко сглотнул Россохин, тихонько ойкнула Надежда, а Ходжаев и Котэ Гоглидзе что-то сказали на родных языках.
К Новикову подошли командиры бригады с докладом о построении, а следом за ними, чуть переваливаясь с боку на бок, характерной кавалерийской походкой шествовал Семен Михайлович. Дождавшись окончания доклада, он подошел ближе:
– Вот что, товарищ Новиков, – произнес он, по-южному слегка растягивая слова. – Давай и меня учи. Я, значит, со своими ребятами прибыл.
Кирилл отчаянно пытался проснуться. Маршал, кавалер высших орденов великой страны, живая легенда, вознамерился пройти подготовку спецназовца? «Разбудите меня, – думал он тоскливо. – Кто-нибудь разбудите меня! Ну так же не бывает!»
– Товарищ маршал Советского Союза, – начал Новиков осторожно, – понимаете, здесь огромная физическая нагрузка… А вы, извините, уже… не совсем молоды. Прыжки с парашютом – тоже… могут повлиять на здоровье.
– Чего-чего? – переспросил Буденный и вдруг ловкой подсечкой свалил оторопевшего Ходжаева с ног. – Да я еще любого молодого за пояс заткну! – заявил он гордо. – А что до парашюта, так прыгал я с ним. Когда в Академии учился
[131]. Так что, сынок, будь спокоен: и укладывать умею, и прыгать, и высоты с детства не боялся! – закончил он, подбоченясь.
Он помог подняться Умиду и, бросив руку к козырьку фуражки, спросил:
