К советской власти я всегда относился с уважением. И к партии — тоже. Независимо от того, в какой я был ситуации. Даже в стенах колонии. Уважительное отношение к советскому человеку, к партии коммунистов и государству у меня не изменится.
Но давайте посмотрим на вещи спокойно и объективно. Совсем недавно стало известно, что в Москве среди бела дня из специального автомобиля, который перевозит особо опасных преступников, убежали восемь рецидивистов, а перед побегом эти рецидивисты неоднократно распивали вино вместе со своей охраной. Такое возможно? Да. Это такое сверх ЧП, что мне и сказать нечего… За все 70-80-е годы ничего подобного у нас не было и быть не могло. Я даже не знаю, как это все объяснить: то ли разложением солдата, то ли… преступники уже настолько обнаглели, что они просто диктуют свою волю охране; только такие «сделки» сиюминутно не возникают, тут, конечно, зэки провели свою определенную работу. Неподготовленный читатель может и без меня догадаться, что спецавтомобиль, в котором перевозят уголовников, оборудован всеми надежными и необходимыми средствами. Он не имеет права отклоняться от маршрута. От тюрьмы до здания суда по всей трассе с автомобилем поддерживается непрерывная связь. Как этот автомобиль мог куда-то свернуть? Как он оказался в подворотне? Как могло случиться, что солдат с портфелем беспрепятственно — в форме! — вошел в магазин, и услужливая толпа тут же предложила ему без всякой очереди приобрести спиртное?
В голове не укладывается.
А зэки, бежавшие на рейсовом самолете ТУ-154 в Пакистан? Вот типичная картина современной расхлябанности. Когда мне уже отсюда, из колонии, было нужно лететь в Ташкент, чтобы выступить на суде по делу бывшего первого секретаря Навоийского обкома партии Есина, так меня одного в самолете везли восемь человек охраны (я еще об этом скажу). А тут что было? Странные вещи происходят сегодня.
Слава Богу, что на годы «застоя» это все уже не спишешь… А ведь у нас сегодня так принято: если бардак, если люди утратили чувство ответственности за свое дело, значит «корни этого безобразия — в «застойных» временах». Почему? Кстати, уже восемь лет прошло, как нет с нами Леонида Ильича…
Я лишь изредка принимал участие в иностранных переговорах и только — с министрами внутренних дел социалистических стран. Был во Вьетнаме. Встречался с Кастро на Кубе. Никто и никогда, к слову, не разубедит меня в том, что Кастро — прекрасный и мужественный человек, действительно, кубинский лидер, фанатик социалистической революции. Такого же мнения был и Леонид Ильич.
Кастро буквально начинен бунтарским революционным духом. Леониду Ильичу это очень нравилось. Мне доводилось не раз и не два бывать на Кубе, я видел, что кубинцы уважительно относятся к Советскому Союзу. МВД СССР от всей души, другого слова я просто не подберу, помогал органам внутренних дел острова Свободы. В то время (да и сейчас, я думаю, тоже) для Кубы, для продолжения кубинской революции ничего нельзя жалеть. И упрекать сейчас Кубу какими-то долгами, которые у них есть на «лицевом счету», по крайней мере — не солидно. Тем более такой стране как наша. Больше того, я думаю, что не нужно публиковать эти цифры в «Аргументах и фактах». У меня в таких случаях возникает только один вопрос: а зачем мы все это делаем? Во имя чего? С кем еще нам нужно поссориться?
Мы ничего для кубинцев не жалели — ни своей материально-технической базы, ни своих кадров. С годами Кастро мужал и как политик, и как человек. Было очень интересно наблюдать его в «неофициальной», как говорят дипломаты, обстановке. Однажды он и его брат Рауль Кастро пригласили меня и Галину Леонидовну на рыбалку. Кастро знал, что я люблю охоту (а он и сам заядлый охотник). Рыбалка обещала быть очень интересной.
На Кубе водится такая рыба — барракуда, кубинцы ее хорошо знают. Это хищная и ядовитая рыба, она съедобна только в определенное время года, кажется, в январе. И январь — это единственный месяц, когда она ловится. Но ни о каком спиннинге или удочке тут не может быть и речи — это большая рыбина, похожая на акулу, с двумя рядами мощных зубов. И ловили мы барракуду с военного торпедного катера. Довольно сильно штормило, но никто не обращал на это внимание; моряки спустили в воду тонкий трос с большим крючком-тройником и хорошим ломтем мяса. Эта огромная живая «торпеда» сразу устремилась за мясом, схватила его, трос натянулся, катер стал медленно тормозить, а кубинские моряки — резко вытаскивать трос. Вот она, типичная кубинская рыбалка.
Еще помню — это было уже в другой наш приезд на Кубу — как Кастро прислал нам на ужин несколько уток, подстреленных им на охоте. Удивительный все-таки он человек! На приеме Кастро мог целый вечер простоять с небольшим стаканчиком виски, почти не прикасаясь к нему, но с сигарой почти не расставался, и пепел от сигары почти всегда был на его военном мундире. Он хорошо знал проблемы кубинской милиции и помогал органам внутренних дел во всех отношениях. Очень жаль, что сегодня некоторые наши средства массовой информации позволяют себе говорить о Кастро чуть ли не как о втором Чаушеску. Нет, это разные люди. Настолько разные, что ставить их имена рядом неправомерно. Для Кастро такие «параллели» — это просто оскорбление.
* * *
Иногда я спрашиваю себя, если я бы работал сейчас, был бы, допустим, первым «замом», как бы я вел себя? Каких бы ошибок не сделал. Что изменил? Чему научила меня жизнь?
Самое главное — не слишком бы доверял угодникам и подхалимам, пристальнее бы всматривался в людей и обязательно удалял бы от себя тех, кому нельзя доверять в полном объеме.
Вот это, пожалуй, самое важное. И уж никак не жалел бы, что в начале 60-х я связал себя с органами. Конечно, я многому в жизни не научился, многое не взял у нее, где-то, наверное, не хватало глубокого самоанализа, оценки своей деятельности, все так. Здесь, в колонии, я пережил серьезную переоценку ценностей. Вот почему я пишу эти заметки. Не знаю, нужны они кому-нибудь или нет, дойдут ли до читателя и как их встретит общественность. Впрочем (как говорили древние), что будет утром, одному Богу известно. То, что за этой моей исповедью может последовать возмездие, я не исключаю, причем результат может быть непредсказуемым. Наверное, и здесь, в колонии, Чурбанов становится неудобным человеком, но пока я жив, нужно бороться.
8
О том, что за мной следят, я чувствовал спиной.
Федорчук пришел в министерство где-то в конце 1983-го (на самом деле — в декабре 1982 г.-прим, изд.): сначала у меня отобрали работу с кадрами, на нее из КГБ был приглашен Лежепеков, потом «отрезали» еще какие-то «участки»; а окончательно освободили меня по записке Федорчука (адресованной, судя по всему, Политбюро) в середине 1985-го и назначили заместителем начальника Главного управления внутренних войск МВД СССР. Здесь я должен был курировать военно-научную работу в войсках. А какая наука может быть во внутренних войсках? В общем — ничего интересного.
Пришел Власов, я пытался с ним встретиться и поговорить, но он меня так и не принял — не исключаю, что Александр Владимирович уже тогда был в курсе всех надвигавшихся событий. А через несколько месяцев меня вообще отправили на пенсию, учитывая общую выслугу лет.
