«Выполняйте приказы, — доносится от доктора. — Не спорьте, не задавайте вопросов. Помните, вы рискуете не только вашей жизнью».
Хорошо, отзывается Гюнтер.
Офицер прощается с Абд-аль-Ваккасом. С офицером — трое ветеранов, вооруженных до зубов. Они тоже, прежде чем уйти, кланяются хайль-баши. Похоже, не один кавалер Сандерсон старается избегать лишних конфликтов. За воротами офицер быстрым шагом двигается вперед не оглядываясь — и не слишком заботясь, следуют за ним чужаки или нет. Ларгитасцы стараются не отставать, ветераны замыкают процессию.
На улицах лежат трупы.
Не так много, чтобы Гюнтер, чья шкура огрубела за эти дни, ужаснулся, но достаточно, чтобы он связал ряд фактов воедино. Добротная, дорогая одежда. Украшения. При этом никто не пробует раздеть трупы, снять кольца с пальцев, вырвать серьги из ушей. Судя по внешнему виду, покойники при жизни не голодали. Кое-кто валяется на мостовой с оружием в руках, и оружие также не пытаются похитить. Скорбные вдовы? Рыдающие дети? Никого поблизости нет, никто не уносит тела во дворы, чтобы начать подготовку к погребению.
— Демонстрация, — одними губами выдыхает доктор Ван Фрассен, отмечая то, что кавалер Сандерсон уже понял. — Все должны увидеть, как карается неповиновение.
Ей не нужно говорить, чтобы Гюнтер ее услышал. Но доктор не хочет, чтобы вместе с передаваемой информацией Гюнтер уловил ее настроение. Так женщины прячут заплаканные лица.
Узкие улицы. Местами приходится идти гуськом, касаясь плечами стен. Плоские крыши. Кое-где замечено движение: жители спешат убраться прочь. Окна-бойницы. Глинобитные заборы. Гребни утыканы острым щебнем. Пыль. Она лезет в глаза, в горло, добавляет седины волосам. Запах кислой еды. Запах грязной одежды. Резкая козлиная вонь.
Гюнтер надеется, что воняет не от него.
Идем во дворец, подсказывает доктор. Куда? Гюнтер изумлен. Что, правда?! Трущобы не вяжутся с дорогой во дворец. Город подслушивает его мысли, выворачивается наизнанку, открывает сперва пустырь, на котором чадят многочисленные костры, а затем дорогу, мощенную вытертым до блеска камнем. Дальше видна роща, нет, не роща — одичавший без ухода парк, и над кронами деревьев — ажурные башенки, купола, шпили.
Да, дворец.
По обе стороны дороги растут пыльные пальмы. Листья порыжели и высохли, часть устилает дорогу, шуршит, похрустывает. Дорога ныряет под каменную арку, изукрашенную барельефами — львиные морды, трехглавые орлы, виноградные лозы, резные листья, — упирается в решетчатые ворота. В обе стороны уходит кованая ограда, щедро украшенная поверху золочеными остриями. Позолота потускнела, облезла. Из-под нее выглядывает ржавое железо.
Четверо стражников распахивают ворота. Дворец нависает над людьми во всем своем варварском великолепии. Взгляд кавалера Сандерсона теряется в ансамбле пилястров, окон, фронтонов, карнизов, арок. Под ноги ложатся мраморные ступени. Кое-где они выщерблены, ветер гоняет вверх-вниз сухие листья и бурые комки пыли.
Высокие двери: темное дерево, бронза давно не чищена, позеленела. Лишь массивные дверные ручки сияют как новые, отполированные ладонями стражи. В сводчатом коридоре через каждый десяток шагов горят факелы. Они не столько разгоняют сумрак, сколько пятнают потолок жирной неопрятной копотью, придавая коридору мрачный, даже зловещий вид.
Копыта кавалера Сандерсона громко стучат по двуцветной бордово-черной плитке пола. Гулкое эхо отражается от стен.
В конце коридора офицер сворачивает направо и останавливается перед двустворчатой дверью. Резьба: виноградные лозы и гроздья, фрукты, диковинные птицы. Охрана: две хрупкие на вид девушки. Они бриты наголо, без головных уборов. Одеты по-мужски, подчеркнуто просто: черные штаны, белые рубахи, обувь с вязаным верхом.
Крест-накрест: перевязи с метательными ножами.
«Белые Осы, — звучит в мозгу Гюнтера голос доктора Ван Фрассен. — Не делайте резких движений».
«Кто?!»
«Личные телохранительницы шаха. Очень опасны. Повторяю: очень».
Глаза Белых Ос, черные как ночь, бесстрастно изучают гостей. Офицер что-то говорит, Осы молча шагают в стороны, освобождая путь. Открыть двери они и не думают — это не входит в их обязанности.
— Целую прах у ног царя царей! — К счастью, доктор включает синхронный перевод речи офицера, едва они переступают порог. — Чужаки по вашему повелению доставлены.
Трое ветеранов остаются снаружи.
Длинная зала, высокий потолок. Огромные окна вдоль всей дальней стены. Окна частично забраны шторами бордового бархата, из-за чего свет, падающий снаружи, приобретает кровавый оттенок. Стол с гнутыми ножками в виде львиных лап. За столом, в дальнем его конце, на горе подушек восседает подросток лет шестнадцати. Он наряжен в невыносимо яркий кафтан — изумрудный атлас, обшлага и отвороты алого бархата, золотое шитье. Россыпь разноцветных искр — драгоценные камни. Шелковый тюрбан украшен рубином с кулак. Лилового цвета шаровары, туфли с загнутыми носами...
«Шехизар. В смысле, Шехизар Непреклонный, средоточие вселенной».
«Внук Кейрин-хана?»
«Да».
«Сколько ему лет?»
«Шестнадцать».
Гюнтер кривит рот. Ну хоть чей-то возраст он сумел определить верно!
— Падите ниц пред царем царей!
Глашатай тот же, что возвещал в посольстве явление Кейрин-хана. Делать нечего, Гюнтер ложится на пол. Радуется, что здесь чисто: половицы красного и черного дерева тщательно выдраили, отполировали до мягкого матового сияния. Краем глаза он замечает еще двух Белых Ос за спиной шаха. Дюжина громил в боевом облачении застыла вдоль стен, притворяется мебелью.
— Здесь глухой кто-то?!
Голос у юного шаха резкий, по-юношески ломающийся. Царь царей прилагает немалые усилия, чтобы не «пустить петуха», не сорваться на визг. Он кричит, размышляет Гюнтер. Злится? Нет. Не кричит, не злится. Он радуется, получает удовольствие. Он всегда так разговаривает.
— Падите ниц! Что есть непонятно?
В отличие от Кейрин-хана шах говорит с сильным акцентом. С порядком слов у него проблемы. Справа и слева от кавалера Сандерсона простерлись доктор Ван Фрассен и посол Зоммерфельд. Один Артур продолжает стоять — не просто стоять, а на коленях.
— Стража помочь глухому? Прочистить уши?
Судя по звуку, простерся и Артур.
Шах держит паузу. Наслаждается зрелищем. А может, просто отвлекся и забыл о ларгитасцах. Гюнтер знает таких подростков. У них трудности с долгой концентрацией внимания.
— Наш дед. — Шах чмокает, словно забыл имя Кейрин-хана. — Наш досточтимый дед.
Язык, покрытый желтоватым налетом, облизывает сухие губы, прячется обратно. У средоточия вселенной нелады с печенью или поджелудочной железой.
— Мягок был, да. Слишком. Много позволял. Мы исправим. Никаких приви... привилегий! Никаких! Только слушать, только повиноваться. Все уразуметь?
