— Гружу всех, кто подвернется под руку. Скверный характер, профдеформация. С возрастом и вас накроет, будьте уверены. Конечно, хорошо, что мы выжили. В Скорлупе? Под Саркофагом? Зато живые.
— Я понимаю.
— Вряд ли.
— Обижаете?
— Завидую. Для этого нужно промариноваться в аду двадцать лет. Вам известно, что ад — это мозг?
— Мозг?
— Мозг таких, как мы с вами. Аллегория сомнительная, но вы поймете. Уж кто, как не вы! Двойной периметр обороны: ни изнутри наружу, ни снаружи вовнутрь. Вот так и Саркофаг: ни отсюда, ни сюда. А давление под скорлупой копится, растет. Духота, теснота. Сон разума рождает чудовищ. Да, Саркофаг расширяется. Но давление в нем растет быстрее. Когда-нибудь, через тысячу лет, все это рванет. К счастью, до этого катаклизма я не доживу.
Они говорили вслух, как обычные люди. Экономили силы.
— Погодите! Вы же связывались со мной! С Седриком!
— С кем?!
— Не важно! С другими интернатскими!
— Да, связывалась. Злая ведьма! Испортила вам детство, а может, и всю жизнь. Это было давно, забудьте. Через шесть лет Скорлупа заросла полностью, стала непроницаемой. Телепат сдал экзамен на соцадаптацию и выстроил двойной периметр.
Доктор допила компот, отставила в сторону пустой стакан.
— Знаете такую сеченскую игрушку — матрешка? Фигурка, внутри ее другая фигурка, в ней третья, четвертая... Так и мы сейчас. Заперты в Саркофаге, в посольстве, а в придачу еще и внутри обезумевшего мозга... Была у меня такая ситуация, только без Саркофага.
— Где? Когда?!
— В детстве, на Террафиме. Я ходила под «нейрамом»: все способности заблокированы... Ну, вы в курсе. Терррористы, Гюнтер, банальные террористы. Кстати, брамайны, как и в вашем случае. Меня с Линдой взяли в заложники, заперли в подземельях. «Нейрам» нам в итоге сняли — не стану вдаваться в подробности, не хочу, противно...
— Вы спаслись? — спросил Гюнтер.
И почувствовал себя идиотом.
— С Линдой? — заторопился он, пытаясь сгладить промах. — В смысле, с комиссаром Рюйсдал?
— Вы знаете Линду? Надо же, как тесен мир!
— Знаю.
Тесен мир, подумал Гюнтер. Да уж, во всех смыслах слова.
— Она уже комиссар?
— Адъюнкт-комиссар Т-безопасности. Охраняет господина Бреслау. Эх, достучаться бы до них...
— Отсюда до Ларгитаса? Ну у вас и аппетиты!
— На Шадруване есть наблюдательная станция. Там менталы, слухачи... Я дважды смену тянул, знаю.
— Хорошо, допустим. Достучались. Что дальше?
— Как — что?!
— За двадцать лет сюда никто не пробился: ни ментально, ни физически.
— Мы пробились!
— Хорошо, кроме вас. Вы — особый случай.
— Я — нет. А мой сын — да. Натху — антис. Первый ларгитасский антис!
— И что с того?
Лицо доктора приобрело выражение, с каким она, должно быть, беседовала с душевнобольными перед сложной операцией.
— Вы не понимаете! Ради вас или меня они и не почешутся. Но ради Натху! Чтобы его вернуть, они всю Ойкумену вверх дном перевернут!
— Боюсь, взломать Саркофаг невозможно.
— А поймать антиса в космосе — возможно?!
— Правда? — заинтересовалась доктор. — Как?
— Один корабль, дюжина телепатов. Резонансный кси-усилитель...
— Даже так? Я рада за нашу родину. Тиранова идея?
— Его.
— Вот уж не сомневалась. Все это замечательно, но Саркофаг непроницаем для ментальных контактов. Мне жаль вас разочаровывать, но это факт.
Гюнтер отвернулся. В окне, далеко за домами, вздымалось ржавое зарево. Это было лучше, чем печальный взгляд Регины.
— Шахский дворец горит, — буднично сказала доктор. — Добрались, значит. Мы — следующие. Так что вы там говорили о кси-резонансе?
— Какой, к черту, резонанс?! Нас вот-вот придут резать, а вы...
— Что вы говорили о резонансе?
Голос доктора изменился. Экзамен, вспомнил Гюнтер. Экзамен по социализации. Кто я? Воспитанник? Кто она? Экзаменатор?! Черт возьми, нашла время...
— Как выяснилось, — затараторил он, — при достижении эффекта кси-резонанса результирующий ментальный импульс намного превосходит по своей мощности простую сумму...
Властный жест доктора оборвал его на полуслове.
— Линда. — Доктор говорила сама с собой. — Ну конечно же Линда! В Эскалоне мы достучались. Телепат-наводчик и эмпат-усилитель. Это Гюйс потом объяснил: наводчик и усилитель. Эмпат-усилитель!
Двадцать лет, проведенные в аду Саркофага, куда-то делись. Взгляд сияющих глаз уперся в кавалера Сандерсона:
— Вы — эмпат-усилитель. Готовы попробовать, кавалер?
«Что?!» — хотел спросить Гюнтер.
И не спросил.
— Как? — прошептал он. — Как это было?
— Выдержите? Это тяжелое воспоминание.
— Постараюсь.
— Сами напросились. Это было вот так.
...огонь. Искрящееся электричество. Буря в дюзах ракеты. Кошмар ядерного взрыва. Энергетический дубль-контур нервной системы брамайна-террориста.
Визжа, как щенок, сдуру сунувшийся в костер, Регина вцепляется в информацию о расположении импровизированной тюрьмы. Пляшет на месте: петух на раскаленной сковороде. Дергает всю энграмму целиком, пытаясь разорвать корневую систему.
«Я не удержу! Жжется! Ли, помоги...»
«...тут учитель... Нет, не доброшу! Давай вместе...»
Ударная волна — страх и гибельный восторг. Это Линда Рюйсдал. Лицо взрослого мужчины: далеко, на другом конце ствола. Перекрестье прицела сходится на лбу. Линда (Регина? обе сразу?), как снайпер, ловит цель. Сжатую до предела пружину эмоций, где доминирует надежда на спасение, пронзает голубая искра телепатического разряда. Снаряд чужой, вырванной «с мясом» энграммы устремляется к мишени... [14]
— Ну что, кавалер? Рискнем?
— Когда?
— Сейчас.
— Это хорошо.
— Вы так торопитесь?
— Если отложить на потом, я испугаюсь.
Контрапункт Дорогие друзья, или Мы так не договаривались
Одиночка, делающий ставку на чудо, может выиграть. Раса, делающая ставку на чудо, проиграет с гарантией. Чудо может случиться по воле богов. По странному стечению обстоятельств, если угодно. Но ставить на него все, рисковать всем, рассчитывая на выигрыш, — безумие. Гибельное безумие.
