Перенасыщенные энергией, помноженной на страсть, криптиды живут назад: от стаи к единичным особям, от спрутов к амебам, от амеб — к лужицам соленого бульона, пригоршням секунд и миллиметров, из которых когда-то, на заре вечности, родилась Ойкумена. Обособленные части вливаются в целостность, естественное состояние вселенной. Лужицы высыхают, превращаются в пустоту — дыры, прорехи, бреши в твердыне Саркофага. В них светит солнце, курчавятся облака, блестит влажная синева. Они возвращаются домой, понимает Горакша-натх. Пространственно-временной континуум принимает обратно своих блудных сыновей.
Над его головой распахивается небо.
Настоящее.
Контрапункт Орел и решка, или Я хочу его видеть
Флуктуации пространственно-временного континуума, хищные бестии космоса, — обрывки, обломки, изгнанники из рая. Части чего-то большего, цельного, единого, чью сложность трудно себе вообразить. Иногда я думаю, что мы, люди, к какой бы расе мы ни принадлежали, — тоже обломки, обрывки, изгнанники. Мы сбиваемся в стаи, социумы, государства и планетарные сообщества, создаем семьи, профсоюзы и группы по интересам. Мы это делаем, потому что не знаем, как вернуться обратно, домой. Мы трогаем большее, цельное, единое, как слепцы трогают слона — хобот, хвост, брюхо, ноги. И говорим с уверенностью: «Это канат! Это дерево! Это купол! Это кусок засохшего дерьма...»
А это просто мы. Лоскуты, мечтающие стать тканью.
Адольф Штильнер,
доктор теоретической космобестиологии
Трава поет, серебрится, идет волнами.
Местами из нее торчат бокастые камни, похожие на лягушек, одуревших от жары. На камнях, а кое-где — просто в траве, примяв сочные, острые по краям стебли, ворочаясь, пачкая зеленью штаны так, что не отстирать, сидят мужчины и женщины: три десятка изможденных человек, одетых как массовка низкобюджетного фильма в жанре исторической фэнтези. Их вид — осунувшиеся лица, выпученные глаза, капли пота на лбах — тоже говорит об одурении, только жара здесь ни при чем. Мужчины и женщины вертят головами, изучая окрестный пейзаж. Судя по выражению лиц, это самый невероятный из феноменов Ойкумены: трава, камни, холмы невдалеке.
От станции наблюдения к ним бегут люди.
Станция наблюдения тоже доживает последние дни, а может, часы — если не физически, то уж точно в прежнем качестве. Наблюдать больше не за чем. Саркофаг исчез без следа: трава, как уже было сказано, камни, цветущие тюльпаны. Красные, желтые, белые венчики, бокалы для дегустации изысканного вина — отсюда до горизонта. Не осталось даже Скорлупы — разлома между двумя сторонами реальности, открывающего путь под шелуху для исследователей, послов и термоядерных бомб.
Скорлупа?
Чудо двадцатилетней давности сегодня не стоит выеденного яйца. Орел и решка вновь слиплись спиной друг к другу. Как ни брось, выпадет либо одно, либо другое, и никогда — оба сразу.
— Натху! — кричит мужчина с протезом вместо левой руки. Голос его сорван, мужчина хрипит, кашляет. — Где Артур?
— Там, — отзывается мальчик.
Единственный из всех, он сидит не просто так. Его поза приводит в ужас любого случайного зрителя. Конечности сплетаются в противоестественном сочетании, позвоночник рождает ассоциации с кублом змей в брачный период. Откуда-то изнутри этой живой головоломки блестит смеющийся глаз.
— Где «там»?
— Вон. — Босая нога указывает левее. — Дальше.
— Он жив?
— Спит. Устал.
— Натху! — вмешивается кто-то. — Ты что, говоришь? Вслух?!
Мальчик пожимает плечами. В его положении это подвиг. Рудра Адинатх, Благой Владыка, знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных асан. Этой асаны Благой Владыка не знает.
Тюльпаны цветут в долине, которую еще недавно занимал Саркофаг — раковая опухоль, медленно пожиравшая Ойкумену. Вторя их цветению, в темных, прошитых искрами небесах — далеко, за верхней границей атмосферы, вокруг планеты, в ледяном беззвучии космоса, — распускается тюльпан за тюльпаном, подрагивая черными как смоль лепестками. Корабль за кораблем выходят из РПТ-маневра, чтобы с ходу, не тратя времени на пустую болтовню в эфире, влиться в боевые порядки эскадр.
Корветы, фрегаты, крейсеры. Линкоры. Триремы, квадриремы, гексеры. Волновые истребители. Энергоподдержка. Тяжелые эннеры класса супердредноута. Торпедные катера. Флоты Ларгитаса, Помпилии, Чайтры. Как на симуляторе Имперской военно-космической школы, при сдаче курсовой работы по стратегии и тактике обороны, убийственные жестянки готовы плюнуть друг в друга огнем, стереть противника в кварковую пыль, и нет бога, который взмахнул бы рукой и крикнул:
«Выключите симулятор!»
Любой ценой, приказало командование. Любыми средствами. Массированное военное присутствие. Исполняйте приказ.
Ну что ж, значит, любой ценой.
* * *
— От лица расы антисов Ойкумены...
— ...как ее чрезвычайные и полномочные представители...
— ...требуем...
— Что?! — выдохнули сотни ртов.
Ожили сотни акустических линз на военных кораблях, стаями саранчи заполонивших систему Шадрувана. Эхом откликнулись динамики, встроенные в стены станции наблюдения за Саркофагом. Проснулись коммуникаторы в карманах, сумках, поясных чехлах. Эфир был забит этим «требуем!..» под завязку, на всех мыслимых и немыслимых частотах. Эфир рвался наружу, превращаясь в звуки человеческой речи. Тотальное включение акустики без ведома ее владельцев настолько поразило людей — брамайнов, помпилианцев, ларгитасцев, — что сам факт требования, чего бы ни требовали антисы, не сразу был воспринят как нечто экстраординарное. А то, что действительно было экстраординарным, и вовсе прошло мимо ушей.
«От лица расы антисов Ойкумены...»
Наверное, следовало говорить: от имени. Наверное, обращение «от лица» противоречило грамматике, дипломатии, здравому смыслу. Триста сорок пять раз наверное, и лишь одно было наверняка: раса антисов Ойкумены.
Триста сорок пять антисов вошли в систему Шадрувана. Все, сколько их ни было в Ойкумене.
— Что?! — прогремел второй выдох.
— Требуем немедленной передачи нам...
— ...нашего сорасца...
— ...пресловутого Натху Сандерсона, он же Натху Джутхани...
— Какого?
— Пресловутого. Ну, известного, часто упоминаемого...
— М’беки, чувак, ты и загнул...
— ...вместе со всеми...
— ...кого вышеупомянутый Натху Сандерсон...
— ...пожелает видеть рядом с собой...
— Меня папа так звал. Когда выпороть хотел...
— Пресловутым?
— Вышеупомянутым?!
