— Мне кажется, Сугрива, — сказал Коркоран, — что ты довольно неуважительно относишься к этой благородной и покрытой славой части человеческого рода?
— Государь! — возразил Сугрива, поднимая руки вверх в форме кубка. — Вы же сами приказали мне обещать вам говорить только правду.
— Да, ты прав!
— Если вы предпочитаете, чтобы я лгал, ничего нет легче, как это сделать.
— Нет, нет! Это вовсе не нужно. Но, по крайней мере, ты согласишься со мной, что не все цари настолько неприятны и вредны, как чума и холера. Да вот возьмем, например, Голькара…
Услышав это, Сугрива тотчас тихо засмеялся, выказав два ряда белейших зубов. Такого рода манера смеяться в особенности свойственна индусам.
— Интересно, — сказал Коркоран, — в чем ты можешь упрекнуть покойного царя. Разве он не был благороднейшего происхождения? Сита уверяет меня, что он прямой потомок Рамы, сына Дакарата, самого отважного из людей.
— Это несомненно.
— Разве он не был храбр?
— Да, храбр настолько же, как и любой солдат.
— Разве он не был великодушен?
— Да, но только с теми, кто льстил ему; но половина его народа пропала бы от голода у ворот его дворца и никогда не дождалась бы от него ничего другого, как слов: «Да поможет вам Бог!»
— Но, по крайней мере, ты признаешь его справедливым и правосудным?
— Да, в тех случаях, когда он не был заинтересован и не собирался воспользоваться чужим имуществом. Я, говорящий с кадии, собственными глазами и не раз видел, как он после обеда приказывал в своем присутствии рубить людям головы, делая это только ради удовольствия и ускорения пищеварения.
— Но, несомненно, он рубил головы негодяев, вполне этого заслуживших?..
— Очень может быть; а скорее, честных людей, лица которых ему по чему-либо не понравились. Да, наконец, если вы хотите вполне знать старого Голькара, я вам скажу следующее: какие сокровища оставил он вам, умирая?
— Восемьдесят миллионов рупий
[6], не считая брильянтов и других драгоценностей.
— Так вот скажите, положа руку на сердце, может ли царь, уважающий себя и действительно достойный уважения царь, быть настолько богат?
— Быть может, он был очень экономен?
— Экономен? — с горькой усмешкой воскликнул Сугрива. — Вы его совсем не знаете. Он в течение сорока лет издержал миллиарды рупий для выполнения самых нелепых фантазий, которые только могут прийти в голову последователя Брамы. Он дюжинами строил дворцы: летние, зимние и для всякого времени года. Он изменял течение рек, прорывая новое русло для того только, чтобы иметь фонтаны в своем парке. Он покупал самые великолепные брильянты Индии для украшения ими рукоятки своей сабли, а этих сабель имелось у него целая сотня. Он приобретал рабов со всех пяти частей света. Он кормил и одевал тысячи шутов и всяких паразитов и всегда сажал на кол всякого, кто осмелился высказывать ему правду…
— Но где же он добывал деньги?
— Где? Да там, где они находятся, в карманах бедных людей! Впрочем, время от времени он приказывал рубить головы земиндаров, забирая себе имущество казненных. Даже нужно вам сказать, что это было единственным угодным народу делом, которое он когда-либо совершал, потому что народ, страшно ненавидящий земиндаров, признавал себя отмщенным за угнетение.
— Как! — воскликнул Коркоран. — Так неужели же этот Голькар, которого я, видя его седую бороду и его почтенный и кроткий вид, принимал за добродетельного патриарха, достойного быть современником Рамы и Дакараты, оказывается таким негодяем, как ты его рисуешь. Боже мой! Кому же верить?
— Никому! — отвечал внушительно брамин. — Потому что нет в мире хотя бы на сто ни одного человека, неспособного совершать преступления, если он достигнет ни чем не ограниченной власти. Конечно, это случается не с первых же дней, но мало-помалу скользят как бы по наклонной плоскости и совершенно незаметно и нечувствительно. Известна вам история знаменитого Ауренгзеба.
— Быть может, и известна, но все же расскажи, в чем дело.
— Это был четвертый сын Великого Могола, царствовавшего в Дели. Так как он был изумительно безукоризненной мудрости, добродетели и благочестия, его отец еще при жизни своей сделал его соучастником в управлении государством и назначил его своим наследником. Как только Ауренгзеб очутился в этом положении, его благочестие растаяло, как воск на огне, его добродетель заржавела, как железо в воде, а мудрость его исчезла, как лань, преследуемая охотниками. Первым его делом было заключить в тюрьму отца; вторым, срубить головы своим братьям; третьим, посадить на кол их друзей и сторонников, и наконец, так как отец хотя и под стражей, но значительно стеснял его, Ауренгзеб его отравил. Но не думайте, что Брама и Вишну поразили его громом или даже противодействовали его стремлениям? Напротив! Брама и Вишну, вероятно предполагавшие позже с ним разделаться и наказать его, осыпали его богатствами, победами и всякого рода счастьем и благоденствием. Он умер восьмидесяти восьми лет, почитаемый как Бог, и никогда в жизни не почувствовал даже рези в животе, не говоря уже о каких-либо других болезнях.
— Черт возьми! — отвечал Коркоран. — Оказывается, что все государи твоей страны похожи на несчастного Голькара и на знаменитого Ауренгзеба, и вы совершенно неправы, жалея их и сражаясь с англичанами, избавляющими вас от них.
— Я не могу с вами в этом отношении согласиться, — возразил Сугрива, — так как англичане лгут, обманывают, вероломны, угнетают, грабят и убивают так же точно, как и наши государи, но и избавиться от англичан нет никаких шансов. Предположите, что полковник Барклай сделался бы наследником Голькара, он был бы в десять раз нестерпимее, потому что, во-первых, он отнимал бы у нас деньги, как это делал покойник, и кроме того, мы бы ничего не выиграли, если бы убили его, так как нам прислали бы из Калькутты другого Барклая, настолько же свирепого и жадного, как и первый. Между тем, совершенно наоборот, Голькар всегда опасался быть задушенным, и это опасение иногда делало его благоразумным и умеренным. Наконец он знал, что брамин высокой касты, как, например, такого же происхождения, как и цари, тогда как какой-нибудь грубый англичанин, как я это видел в Бенаресе, бьет нас кнутом, чтобы в толпе очистить себе путь. Мало того, англичанин позволяет себе в пыльных сапогах входить в святую пагоду Джагернаут, куда сам герой Рама не позволил бы себе войти, не выдержав предварительно семь покаяний, произведя семьдесят очищений.
Слушая все это, Коркоран глубоко размышлял: «Не лучше ли я сделал бы, если бы, женившись на Сите, тотчас с нею отправился на поиски знаменитой рукописи Гурукарамта, чем так необдуманно связать себя, приняв наследие Голькара. Но дело прошлое, теперь его не поправить. Но неужели я буду так несчастен, что мне не удастся быть лучшим и более честным, чем мой предшественник, или знаменитый Ауренгзеб? Наконец, полагаю, что я не ошибся, угадав, что когда со мною распрощался Барклай, этот мстительный англичанин, оскорбленный тем, что я выгнал его из Бхагавапура, рано или поздно с большой армией явится отмстить мне. Надо быть ловким игроком и поджидать его твердой ногой!»
