Но никто не осмеливался подойти к тигру и тигрице. Только один Рама, игравший на ковре со своим другом Мусташем, как достойный сын Коркорана встал и хотел было пойти водворить порядок. Однако мать его не пустила. Что касается дворцовых служителей, то они ограничились только тем, что тщательно позапирали все двери, дрожа при этом всеми членами.
За этим первым рычанием Луизон последовало тотчас второе, еще громче и страшнее первого, потому что Гарамагриф, подброшенный хоботом, надеялся стать на ноги, попав обратно на землю, и отомстить своему врагу. Но это ему не удалось, потому что Скиндиа, поразительно ловко и быстро подхватив его хоботом на лету, снова подбросил вверх, а затем Скиндия быстро прислонился к стене дворца, чтобы не допустить Луизон напасть на него сзади. Обезопасив себя таким образом, он продолжал жонглировать прежним способом с тигром, отчаянно и свирепо рычавшим, раздирая слух и заставляя дрожать всех во дворце.
Луизон в это время не оставалась бездеятельной, но всеми мерами ухитрялась заставить неприятеля повернуться и отстранить его от стены. Но Скиндиа был малый не промах и очень заботливо охранял свои бока, не спуская глаз с тигрицы ни на секунду; что касается задней стороны своего туловища, он полагал защищенной стеною.
В то время как Луизон обдумывала, как напасть на врага, рычание становилось сильнее и чаще и, по-видимому, должно было выразить следующее:
«Что же ты мне не поможешь? Неужели ты хочешь допустить мою гибель?»
Это вызвало решимость Луизон. Сделав вид, будто она хочет прыгнуть на левый бок слона, она ловко вскочила ему на шею и начала рвать правое ухо. Теперь уже кричать и жаловаться пришлось Скиндие. Слон, обезумев от боли и ярости, ослепленный кровью, текшей ему на глаза, оглушенный свирепыми рычаниями двух тигров, почти не понимая, что делает, неистово скакал по двору. Наконец сознавая, что ему невозможно схватить хоботом разом двух тигров, он бросился на землю, начав бешено качаться, в надежде раздавить противников громадной тяжестью своего тела.
Но Луизон, слишком ловкая и проворная, чтобы попасть в такую ловушку, отскочила от Скиндии, и даже Гарамагриф, несмотря на всю свою ярость, чувствуя, что у него трещат все кости от давления слона, оставил его в покое, так что несколько секунд противники только безмолвно поглядывали друг на друга и каждый из них обдумывал план новой атаки.
Скиндиа быстро занял свою прежнюю позицию, прислонившись к стене, но вдруг появился новый враг, сделавший его положение еще более опасным.
Это был тигренок Мусташ, видевший из окна первого этажа весь ход сражения и пожелавший, несмотря на все усилия Рамы, удержать его, оказать помощь своим родителям.
В тот момент, когда Скиндиа менее всего опасался какого-либо нападения и безмолвно хоботом останавливал кровь, текущую из его ушей, Мусташ вскочил на верхнюю часть хвоста слона и пытался вонзить свои когти и зубы в заднюю часть тела врага своих родителей.
Эта попытка возбудила ярость слона, схватившего тигренка хоботом и отшвырнувшего его с такой страшной силой, что он неизбежно разбился бы вдребезги, если бы Луизон, всегда осторожная, не подхватила бы его на лету и тем спасла свое потомство.
Битва снова возобновилась еще ожесточенней, но Луизон, занятая сдерживанием порывистости своего сына, приняла незначительное участие в бое.
Что касается Скиндии, он был вне себя от гнева. Во дворе находилась толстая и широкая полоса железа, запиравшая входные ворота во дворец. Скиндиа, забыв обо всякой предосторожности и помышляя только о мщении, оторвал эту полосу могучим усилием и нанес ею такой страшный удар тигру, что размозжил ему хвост в самом основании, так что он повис почти безжизненно. Луизон, возмущенная до глубины души порчей этого чудного хвоста, яростно вступила в бой.
Но, по счастью, в тот момент, когда обе воюющие стороны, придя в полную ярость, решились во что бы то ни стало истребить друг друга, Алиса и Сита, смотревшие на сражающихся с совершенно понятным страхом, воскликнули:
— А вот и они! Вот они!
В этот момент фрегат опустился во внутреннем дворе дворца. Коркоран тотчас догадался обо всем, что произошло, моментально схватил свой «Сифлант», или, как он его называл иногда, своего «Мирового Судью», и со всей силы ударил им по спине Гарапагрифа, который в этот момент впился зубами в ухо Скиндии.
Гарамагриф тотчас отскочил от своего неприятеля, глядя на него такими глазами, как будто хотел его немедленно растерзать. Но магараджа, в свою очередь, поглядел на тигра таким взглядом, что заставил его присесть к земле. Истомленный, весь вспотевший и окровавленный, он распростерся на земле у ног Коркорана, искавшего глазами Луизон, и, конечно, если бы он ее увидел, то она познакомилась бы с сифлантом; но она заметила прибытие Коркорана и тотчас улизнула; теперь же она приблизилась к нему с кротким и скромным видом, как институтка, явившаяся поцеловать своего отца, пришедшего в приемную комнату.
Но, обратив на нее гневный взор, Коркоран крикнул:
— Прочь! Прочь, Луизон! Вы не достойны моего доверия! Это ведь черт знает что! Я вас оставляю здесь, поручаю вам охрану моего государства, моей жены, моего ребенка, моих сокровищ и всего, что у меня есть самого драгоценного, и первое, чем вы воспользовались, получив свободу, это нападение на бедного Скиндиа!
Луизон, вполне пристыженная таким безусловно заслуженным выговором, скромно опустила глаза. Обратившись к слону, Коркоран сказал:
— Ведь она начала ссору с тобою, мой бедный Скиндиа?
Слон утвердительно кивнул хоботом.
— Утешься, мой добрый друг, они будут наказаны.
Обратившись к тиграм он сказал:
— Ты, Гарамагриф, просидишь два дня в тюрьме, а ты, Луизон, будешь арестована на пять дней.
Гарамагриф попытался было сопротивляться, но при помощи сифланта он был приведен к повиновению и заперт в темнице Бхагавапурской цитадели как военнопленный.
Покончив с этим важным делом, Коркоран и его друг пошли в первый этаж дворца и рассказали Сите и Алисе о своем путешествии на остров. Когда Коркоран окончил свой рассказ, доложили о прибытии Сугривы.
Вошедший министр казался чрезвычайно взволнованным и тотчас сказал:
— Государь! Приключилось большое несчастье!
— Вот видишь! — воскликнул Коркоран, обращаясь к своему другу. — Меня не обмануло ужасное предчувствие, возбужденное страшным сном на рассвете сегодняшнего дня.
Вслед за тем, отведя в сторону Сугриву, он спросил его:
— В чем дело?
— Государь! Нам изменили! Флот английский поднимается вверх по Нербуде, поддерживаемый пятнадцатитысячной армией, составленной из англичан и сипаев. А другая армия, под начальством Барклая, присоединится к этой под стенами Бхагавапура.
— Относительно Барклая это не особенно опасно. Но каким же образом не сопротивлялись следованию той, другой, армии? Впрочем, еще ничего не потеряно.
