Волохову показалось, что он ослышался.
– Вы хотите отпустить Пеплова? Но как же это?
– Да очень просто! Я закрою дело за недостаточностью улик, а вы возьмёте его на поруки. И мы его отпустим. Можете вы за него поручиться, подписать официальную бумагу?
– Я об этом как-то не думал. А если он всё-таки враг?
– Враг он или нет, этого мы пока не знаем. По крайней мере, сам он это категорически отрицает.
– А сообщники?
– Кого вы имеете в виду?
– Ну этого – Гольдберга. И Басова тоже.
Котин нахмурился.
– Эти двое признаны виновными и осуждены. Но они проходили по другому делу, Пеплов с ними никак не связан.
Волохов воровато огляделся.
– Но как же не связан, когда он с ними обоими дружил! Они всегда вместе были, никого к себе не подпускали. Их так и называли: три мушкетёра!
Котин снисходительно улыбнулся, опустил голову и о чём-то задумался.
– Мушкетёры, говорите… Понятно. – Шумно выдохнул и перевёл взгляд на Волохова. Улыбки уже не было. Глаза смотрели холодно. – Значит, вы отказываетесь взять его на поруки?
– Кого?
– Пеплова! Я с вами сейчас о Пеплове говорю! Можете вы за него поручиться или нет?
– Я?
– Да, вы! Напишете официальную бумагу, что так, мол, и так, я беру на поруки Петра Поликарповича Пеплова. Ручаюсь за его лояльность и обязуюсь сообщать в компетентные органы о всех предосудительных поступках. Ведь вы не просто писатель, вы – уполномоченный областной писательской организации. Если вы подпишете такую бумагу, она может сыграть решающую роль в судьбе вашего товарища. Но должен также предупредить, что если Пеплов не оправдает доверия, то и вы можете пострадать. Поэтому я с вами теперь и советуюсь. Обдумайте всё хорошенько.
– А что мне будет, если Пеплов не оправдает доверия или в его деле откроются новые обстоятельства?
Котин пожал плечами.
– Об этом сейчас трудно говорить. Смотря что откроется! Но ведь мы с вами исходим из той предпосылки, что Пеплов никакой не враг и что он будет, как и прежде, писать свои книжки и тем самым способствовать упрочению советской власти. Ведь он бывший партизан, воевал с Колчаком. И в книгах своих создаёт нетленные образы борцов за советскую власть… Хотя вы в своём отзыве обвинили его в политической незрелости.
– Не только я! – заметил Волохов.
– Да, я в курсе. Остальные рецензенты тоже осудили последнюю книгу Пеплова. Но ведь до ареста и вы, и Седов, и многие другие единодушно хвалили почти все произведения Пеплова! У него дома во время обыска были изъяты десятки книг с дарственными надписями. Есть там и ваши книги с очень тёплыми пожеланиями и признанием заслуг Пеплова. К следственному делу подшиты газетные статьи, из которых следует, что Пётр Поликарпович Пеплов – даровитый писатель и настоящий патриот своей Родины. Среди авторов этих статей есть и ваша фамилия. Вот я и подумал, что, быть может, не всё ещё потеряно для писателя Пеплова?
Волохов отвёл взгляд. Это была решающая минута. Стоило ему теперь сказать: «Да, вы правы, нужно дать ещё один шанс Петру Поликарповичу, ведь это честный и хороший человек, я никогда не верил и сейчас не верю в его виновность!» – и дело примет совсем другой оборот. Но для этого Волохову придётся подготовить официальное ходатайство и отдать его в руки этому странному лейтенанту. И тогда уже нельзя будет ни от чего отказаться. «Что написано пером, того не вырубишь топором!» – гласит пословица. Одно дело болтать языком в неофициальной беседе, и совсем другое – бумага с твоей подписью. Пройдут годы, и тебя уже на свете не будет, а бумага останется… много разных бумаг, в которых ты утверждал взаимоисключающие вещи. Тогда, в апреле тридцать седьмого, ты уже совершил подмену, когда клеймил Пеплова. Это было не очень-то красиво, но тогда были веские причины. Ведь было точно установлено, что Пеплов – враг. И все этому поверили. Все говорили одинаково: да, он враг, ему не место среди советских писателей! А что ж теперь? Приходит какой-то странный лейтенант и запросто говорит о том, что они тогда ошиблись, но признать ошибку должны не они, чекисты, а писатель Волохов. Но ведь не он же арестовывал Пеплова! Не он первый объявил его врагом народа! Он хорошо помнил, как подлец Рождественский во время личной беседы пугал его арестом и советовал «крепко подумать» перед тем собранием, когда они исключали Пеплова. Рождественский нагнал страху на всех, с каждым предварительно говорил с глазу на глаз. И все отлично поняли, что речь тут идёт уже не о писательской карьере, а о жизни самой, о благополучии близких! Тут уж всем стало не до сантиментов, не до высоких слов о принципах и порядочности. Мало ли что теперь Рождественский разоблачён. Но тогда-то он был всемогущ, мог любого арестовать и втоптать в грязь! Любое неповиновение неизбежно вело к гибели и позору – это также все отлично понимали. Страх этот крепко въелся в тела и души. Теперешние россказни Котина о каких-то там перегибах ничего уже не значили. Вчера перегнули, сегодня чуть ослабили нажим, а завтра снова согнут в бараний рог, да так, что света белого не взвидишь. И никто ничего объяснять не будет. Так получилось – и баста! Но твоё мягкосердечие, твои метания и непоследовательность будут истолкованы как беспринципность, нетвёрдость в убеждениях, а то и чего похуже. Нет, этого нельзя допустить. Уж если что случилось – так тому и быть. Не он эту кашу заварил. Не ему и расхлёбывать.
Волохов посмотрел в упор на лейтенанта. Тот сидел в расслабленной позе, на лице приятная улыбка, мысли витают где-то далеко. Он, как видно, не сомневался в своём красноречии и почитал дело решённым. И ещё бы! Он снизошёл до какого-то там писаки, удостоил его своим визитом и говорил с ним так, будто они приятели. Волохов этот – недалёкий человек (это Котин понял очень быстро). Лицо простодушное, как у простого деревенского мужика. И речь довольно куцая. Видно, что боится. А сам из себя почти ничего не представляет. До того же Пеплова ему ой как далеко! Но вот же парадокс: Пеплов сидит в тюрьме, а этот губошлёп решает его судьбу. Но это не беда. Посадить недолго. Будет ерепениться – и этот сядет! Посмотрим, как он тогда запоёт!
– Ну так что вы решили? – небрежно спросил Котин.
Волохов собрался с духом и молвил:
– Я не могу.
– Чего не можете?
– Взять Пеплова на поруки. – Волохов опустил голову и забубнил: – Я целиком и полностью доверяю в этом вопросе официальному следствию. Если следственные органы признают Пеплова невиновным, то мы примем его обратно в писательскую организацию. Но мы сейчас не можем опережать события. Как член партии большевиков с двадцать седьмого года, я строго следую её генеральной линии. И у меня нет никаких оснований для того, чтобы сомневаться… За Пеплова я поручиться никак не могу. Ведь вы знаете, что он не член партии и никогда в ней не состоял. Как же я могу ему доверять? Был бы он в партии, тогда другое дело. Всякий бы поверил. А так – нет, извините. Я не могу взять на себя такую ответственность!
