Но какая-то справедливость всё же существует в этом мире. Пётр Поликарпович никогда так и не узнал этого удивительного сближения: всего были арестованы в Иркутске четыре писателя. И точно так же были арестованы четыре начальника областного управления НКВД. К концу тридцать девятого трое писателей уже погибли (Басов, Балин и Гольдберг). В те же сроки были расстреляны бывшие начальники областного УНКВД: Зирнис, Гай и Лупекин. Четвёртый начальник – старший майор госбезопасности Малышев – также был арестован и ждал своей очереди на тот свет (которая подойдёт в июле сорок первого).
Но миллионам безвинно убиенных от этого было нисколько не легче. Все они предпочли бы остаться живыми, и Лупекин с Фриновским тоже пусть бы жили. Кому нужны были все эти смерти?.. Спросить не у кого. Кто знал, уже не скажет.
Для Петра Поликарповича снова потянулись месяцы тягостного ожидания. Прошёл студёный март, за ним звонкий ветреный апрель и зелёный солнечный май. Снова лето наступило – третье лето, которое Пётр Поликарпович проводил в тюрьме, всё в той же тесной одиночной камере, которую с ним делили то пять, а то и все десять человек. За два года он столько перевидал в этой камере людей, сколько не видел за всю свою жизнь. Сначала он присматривался к соседям, пытался познакомиться и разговориться. Но с какого-то момента вся эта пёстрая вереница лиц и фигур стала ему безразлична. Люди приходили и уходили – со своими бедами, надеждами, отчаянием. Каждый думал лишь о себе, переживал свою личную трагедию. И почти никто не мог понять, что же происходит на самом деле. Кто-то проводил в камере несколько дней, а кто-то – целые месяцы. Но чтоб два года безвылазно сидеть – таких больше не было. И когда Пеплов говорил вновь прибывшим, что сидит здесь с тридцать седьмого года, ему не верили. Некоторые начинали подозревать его в доносительстве, что специально его здесь держат – как подсадную утку. Но большинству это было всё равно. Камер этих – больших и малых, душных и насквозь промёрзших – у всех у них будет великое множество (кроме тех, кто будет расстрелян в ближайшие месяцы).
Но человек постепенно привыкает ко всему. Стал привыкать к своей новой жизни и Пётр Поликарпович. Жизнь его стала невероятно скудной, бедной на события и эмоции. Книг у него не было. И газет арестованным не полагалось. А если бы были газеты, Пётр Поликарпович узнал бы много интересного и неожиданного. Тридцать девятый год был годом особенным – не только для страны, но и для всей планеты. В этом году, как известно, началась Вторая мировая война. А перед этим произошли зловещие и знаковые события. 5 марта в Испании случился путч, власть захватила военная хунта; началась кровопролитная Гражданская война, закончившаяся диктатурой фашиста Франко. 15 марта гитлеровцы вошли в Чехословакию, захватили Богемию и Моравию. Тогда же Гитлер берёт «под защиту Германской империи» вполне самостоятельную и независимую Словакию. 11 мая случился полномасштабный военный конфликт между СССР и Японией – события на Халхин-Голе (продолжавшиеся до осени и унесшие, по бездарности военного руководства, жизни десятков тысяч советских солдат). А 23 августа – вдруг, вопреки всякой логике и здравому смыслу, два непримиримых врага – СССР и фашистская Германия – заключают договор о разделе сфер влияния в Европе. По этому договору к СССР отходили Латвия, Литва, Эстония, Финляндия, Западная Украина, Белоруссия, Бессарабия и половина Польши – случай беспрецедентный по своему цинизму и вероломству. Следствием этого позорного сговора стало нападение Германии на Польшу первого сентября 1939 года. И тут уже Сталину стало не до оппозиции. Да и пересадили и перестреляли уже столько, что сами потеряли счёт. Армия, село, наука, промышленность, техническая и творческая интеллигенция – всё было обескровлено и раздавлено, запугано до предела. И это накануне самой страшной войны в истории человечества! Бездарная и абсолютно безнравственная политика Сталина не только поставила страну на грань поражения, но и спровоцировала всемирную бойню – этим бесстыдным потаканием своему злейшему врагу, дичайшим сговором со зверем, которому нельзя было верить, с которым нельзя ни о чём договариваться, но которого нужно было давить в зародыше, бить его без роздыха, пока тот не испустит зловонный дух. Вместо этого последовали договоры и заверения во взаимной дружбе и помощи. Выполняя взятые на себя обязательства, 17 сентября советские войска пересекают границу и оккупируют территорию Польши. Газета «Правда» охотно печатает речи Гитлера, а руководители Советского государства публично поздравляют бесноватого фюрера и его клику с успешной реализацией совместно задуманного плана. Ещё через одиннадцать дней – 28 сентября – СССР и Германия подписывают договор «о дружбе и границах». При этом Молотов высказывает довольно оригинальную мысль о том, что, дескать, «не только бессмысленно, но и преступно вести войну за уничтожение гитлеризма, прикрываясь при этом фальшивым флагом борьбы за демократию».
Так Сталин уничтожал лучших граждан своей страны и одновременно с этим стелился перед чудовищем, от которого шарахались все здравомыслящие люди того времени. Логики тут не было никакой, а были беспримерная трусость, глупость и мерзость – во всей отвратительной наготе. Последствия всего этого были ужасны. Сто миллионов человек во всём мире отдали свои жизни, чтобы остановить фашистскую чуму. Этих смертей могло не быть, если бы тогда, в тридцать девятом, товарищ Сталин выказал хоть немного мужества, если бы не договаривался с Гитлером, не предлагал ему руку и своё чёрное сердце. И такому человеку писали отчаянные письма миллионы советских граждан! Молили его о спасении, просили о справедливости, взывали к состраданию… Всё это, конечно, было бессмысленно. Скорее бездушный камень откликнулся бы на эти отчаянные мольбы! Какое сердце не дрогнуло бы при мысли обо всех этих страданиях, о чудовищной смерти миллионов ни в чём не повинных людей? Нет такого сердца в природе! Но зато есть люди вовсе без сердца. Теперь это можно считать вполне установленным фактом.
Заявление Петра Поликарповича не могло ничего изменить в его судьбе, даже если бы и попало в руки Сталина. Но этого не случилось: оно преспокойно лежало в бронированном сейфе лейтенанта госбезопасности Котина. Никуда не ушло. Ничьих глаз не коснулось. Вся боль души и вся искренность были потрачены впустую.
Жена Петра Поликарповича также не оставляла попыток помочь своему мужу. Платок с кровавыми письменами она решила показать ответственному уполномоченному писательской организации – Николаю Волохову. Набравшись смелости, рано утром зашла к нему в кабинет.
Тот принял её неприветливо. Нахмурился, увидев в дверях. Опустил голову к бумагам, разложенным на столе, всем видом показывая занятость. Светлана робко прошла несколько шагов.
– Николай Иванович, вы меня не узнаёте? Неужели я так сильно изменилась? – спросила прерывистым голосом.
Волохов поднял голову.
– Я… узнал… Просто мне сейчас некогда. Вы по какому вопросу?
Светлана растерялась. Она ожидала в душе, что Волохов живо выйдет ей навстречу, возьмёт за руку и засыплет вопросами: что слышно о Петре Поликарповиче, как живёт она сама и чем он может ей помочь. Вместо этого – холод и плохо скрываемый страх. Она не знала, что две недели назад Волохов уже всё решил для себя. Губительный отзыв на книгу её мужа был уже написан, и также был сделан отказ поручиться за Пеплова. Если б она знала всё это, то, конечно, не пришла бы теперь унижаться. Но по традиции того времени никто ничего не ведал. Потому и стояла она перед прячущим глаза человеком, в то время как сердце её болезненно сжималось, а к горлу подступали предательские слёзы.
